Гусь снаружи

Раджниш Бхагаван Шри

Женщина не могла понять, «Но в чем же дело?» - сказала она.
– «Почему не может начаться обед? Причем здесь мой купальник?»

«Вы правы, мадам», - сказал смущенно маленький индиец.
– «Но вы лежите прямо на стеклянной крыше ресторана!»

Как же может начаться обед? Все индийцы будут смотреть на небо - они всегда смотрят на небо. Такой вид! Они не могут упустить этого. Но они будут притворяться, они будут стоять на коленях, со сложенными руками смотреть на Бога. Они не будут прямо смотреть на крышу, они не будут говорить, что им нравится эта сцена, они будут долго молиться, так долго, что совершенно забудут

об ужине. И каждый будет притворяться, что он не смотрит на обнаженную женщину, лежащую на крыше.

Это страна притворщиков, и я причиняю им боль. И я хочу этого, потому что это единственный способ удалить гной из их многовековых ран. Они действительно злы на меня, они обвиняют меня. Это показывает, что я на верном пути. Они не могут не обращать на меня внимания. Им приходится быть или со мной, или против меня, - и то и другое я приветствую - но я хочу, чтобы это было решительным явлением.

Даже если со мной всего несколько интеллигентных людей, а они со мной, - мы сможем преобразовать эту сгнившую насквозь культуру и дать ей новую жизнь. Для этого нужно сострадание. Пять тысяч лет духовного, политического, экономического рабства...

Чаитанья Кирти, какая же еще нужна причина, чтобы сочувствовать этой культуре?

Но они не согласятся на перемены легко. Перемены тяжелы, они идут вразрез с вашим характером, с вашими привычками, с вашим наследием. А у Индии большое наследие. Они погибают из-за прошлого, у них есть только прошлое.

Помните одно: у ребенка есть только будущее, у него нет прошлого. Поэтому ребенок никогда не мыслит в терминах ностальгии. У него за плечами ничего нет. Он так свеж, что у него нет воспоминаний. Молодой человек живет настоящим. Настоящее прекрасно, в прошлом было только детство, самое большее - подготовка. Молодые не беспокоятся о будущем - человек начинают думать о нем, когда настоящее ускользает у него из рук.

Старый человек думает только о прошлом, у него нет будущего. Есть только смерть, его ждет темная ночь. Он хочет избежать этого. Единственный выход - повернуться спиной к к же может начаться обед дасбудущему и смотреть в прошлое, молодой же остается в настоящем.

То же самое и с культурой. Когда культура нова, она смотрит в будущее. У нее громадное стремление к звездам, она растет, расширяется. Когда культура остается действительно молодой, - что случается очень редко, на самом деле такого еще не случалось - она остается в настоящем. А когда культура стареет, то начинает мыслить в категориях прошлого, ностальгии, золотого века, которого больше не существует.

Молодость сама по себе - новый феномен. В прошлом ребенок проходил путь от детства до старости, молодость вообще не была жизненным этапом. В бедных странах такое существует до сих пор. Вы можете найти племена аборигенов в бедных странах, где дети шести лет, пяти лет работают как старики. Семь, восемь лет, и они уже обременены заботами. У них нет шанса на молодость. Поэтому в прошлом не было промежутка между поколениями. Это произошло впервые, в первый раз мы можем позволить себе это. Это прерогатива богатого общества, это явление требует определенного достатка, только тогда появляется промежуток между поколениями.

Старик и ребенок смотрят друг на друга - между ними нет разрыва. Ребенок смотрит в будущее, старик смотрит в прошлое. Поэтому вы всегда видите большую дружбу между детьми и стариками. Они смотрят друг на друга. Так было всегда - старики и дети жили вместе. Разрыва не существовало.

Молодой человек - это новый феномен в этом

мире. Он не ребенок и не старик. Он первый идет по тонкому ладу. Он пытается жить сейчас, здесь. Да, некоторые люди в прошлом жили в этом состоянии молодости, но это всего лишь люди, а не культуры. Теперь стало возможным даже для культуры жить в настоящем. Потребуется множество людей, чтобы подготовить почву для культур, живущих в настоящем.

Индийская концепция времени покажет вам многое. Она говорит, что лучшая эпоха уже прошла, что была первая эпоха, золотой век: он называется Сатья Юга, эпоха истины. Это доисторическое время. В то время жизнь была наиболее прекрасна, это было золотой вершиной. Время ходило на четырех ногах, все было очень стабильно. Тогда начался спад.

Индийская концепция времени противоречит Дарвину; она ненаучна, совершенно негуманна. Тогда начался спад - время регрессии, не эволюции, не прогресса - все пришло в упадок. Время осталось на трех ногах. Все стало смутным, неуравновешенным, это называется Трета, «треножье». Затем стало еще хуже: у времени осталось всего две ноги, все стало еще сложнее. Это называется Двапар, «двуногое время». А теперь наступил четвертый и последний, самый осуждаемый этап, который называется Кали Юга. Теперь исчезли все три ноги. Время стоит только на одной ноге, готовое в любой момент упасть, потерять равновесие. Лишь одна нога, и эта нога уже в могиле.

Это очень темное и мрачное видение. Это видение старой, древней, прогнившей страны. Индии нужно переродиться, ей нужно новое детство. Она будет защищать свои идеи, потому что она к ним привыкла. Это ее единственное богатство! Поэтому, когда я отбрасываю эти идеи, я кажусь врагом. Друг кажется врагом, а враги принимаются за друзей. Но это естественно, это закономерно. Это можно понять.

Однажды могильщик, поглощенный работой, выкопал такую глубокую яму, что не смог из нее выбраться. Наступили сумерки, стало холодно, и его, без того затруднительное положение, еще более ухудшилось. Он начал звать на помощь и, в конце концов, привлек внимание проходившего мимо пьяницы.

«Помоги мне!» - взмолился могильщик.
– «Я замерз!»

Пьяный уставился в открытую могилу и, наконец, заметил в темноте дрожащего землекопа.

«Ничего удивительного, приятель, что ты замерз», - сказал он добродушно, сталкивая вниз комья рыхлой земли, - «эти бездельники тебя даже не закопали!»

Если вы спросите что-нибудь у пьяного, то увидите, что у него своя логика. Он видит реальность через свое опьянение.

Индийцы злятся, потому что они привыкли, что их все постоянно хвалят. Никто никогда их не критиковал. Никто никогда им не говорил: «Вы проживаете смерть, а не жизнь. Вы увядаете и умираете. Вы потеряли пыл, огонь, вкус к тотальной, подлинной жизни».

Их прославляли. Их бесцветность преподносилась в ореоле божественного. Их осуждающие жизнь концепции были возвышены до великих духовных откровений. Их истерики назвали опытом самади. Их безумие уважалось, как будто на них снизошло нечто из запредельного. Их тарабарщина считалась эзотерической, люди продолжают находить в ней смысл.

Глупцов прославляли, мазохистов принимали за аскетов, садисты считались великими святыми. Всевозможные извращения считались признаками духовности. Теперь разоблачение тысячелетней лжи довольно рискованно.