Гваделорка
Шрифт:
Мороженого хватило всем. И даже Тростик, обычно не желавший ничего есть, нынче не отказывался. Потому что «от мороженого, как и от арбуза, не толстеют».
Он за последний месяц изрядно отощал, его просторные шортики то и дело грозили съехать вниз. И особенно сегодня, потому что в кармане лежала большущая линза. Эту линзу Тростик нашел среди мусора на краю лога (какой балбес ее выбросил?) и нынче разглядывал сквозь выпуклое стекло всякие мелочи: сучки на досках, вяло бредущую по верстаку муху, собственный сбитый ноготь,
Тростик рассмотрел на паруснике много деталей, но, к сожалению, понял и то, что судно это — не бриг «Артемида». Во — первых, под бушпритом не было женской фигуры, а красовался усатый дядька в чалме. А кроме того, парусник был трехмачтовым, что никак не соответствовало понятию «бриг».
— Жалко, — вздыхал Тростик, очередной раз хватаясь за резинку на поясе.
И тут Ваню осенило:
— А может быть, и не надо жалеть! Может быть, эта картинка все равно имеет отношение к нашим делам… То есть к нашей истории!
— Это как? — спросил Тростик. А остальные (даже Матуба) глянули на Ваню с молчаливым вопросом.
— А вот так! — вдохновился Ваня. — Можно ведь представить, что у Максаровых, у которых жил Гриша Булатов, был волшебный фонарь, старинный фильмоскоп. Ну, вроде того, от которого у Германа Ильича есть подставка! И что эта картинка — от того фонаря!.. Вот они сидели по вечерам, рассматривали, а этот кадрик был у Гриши самый любимый… Может, с него все и началось…
— А может, и не с него… А может, и не было ничего, — кислым голосом сказал из угла Бруклин.
Лика издалека проткнула его взглядом.
— Для человека, сочиняющего стихи (пускай даже совсем бездарные), полезно иметь хоть капельку воображения.
— Я понял. Я молчу, — отозвался Бруклин. И уныло замолчал. Его поняли и простили. Знали причину его мрачности. Ему не удалось проникнуть в состав экспедиции юных художников. Лика пыталась хлопотать за него, но ей намекнули, что хватит, мол, и одного не склонного к рисованию участника — юного Трофима Зайцева…
Зато у других воображения хватало. Тут же заговорили, что волшебный фонарь у Максаровых вполне мог быть и даже что подставка с музыкальными лепестками (на которой художник Суконцев режет луковицы) вполне могла принадлежать именно этому фонарю. И если бы подставку принести сюда и перед началом «Артемидских фантазий» крутить валик и слушать музыку про стальной волосок, это было бы «самое то».
Никель негромко проговорил:
— Будто бы вернулись те времена. И будто бы те ребятаприходят сюда, в наш кружок. Как тогда, у часов…
«А музыкальные лепестки на подставке — это будто мы все…» — появилась у Вани мысль. Но он постеснялся высказать ее вслух и лишь позже поделился с Лоркой. И она сказала: «Ты молодец…»
Если есть идея, чего тянуть время! Оседлали велосипеды, покатили к Герману Ильичу. Застали его за «ужасно занудной работой» — грунтовкой холста. Он помахал испачканной в белилах пятерней.
— А у Вани сегодня день рожденья, — без подготовки сообщила Лика.
— О — о! Мои поздравления… А почему не сказали заранее? У меня даже заварки для чая нет…
— А не надо чая, — объяснила Лика. — Ваня приехал выпросить у вас подарок. — (И Ваня чуть не провалился в подвал пакгауза, но заспорить не успел).
Герман Ильич осведомился с некоторой осторожностью:
— А что за подарок? Надеюсь, это не лучшая моя работа «Мальчик и Дон Кихот»?
— Не — е! — вмешался Тростик. — Нам нужно вашу дощечку от волшебного фонаря. Ну, ту, с музыкой… Для игры в «Артемиду».
— И всего — то! — воскликнул художник, явно счастливый, что отделался столь малой жертвой. — Сейчас принесу!
И принес.
Валик в окружении лепестков работал исправно. Тонкие жестяные пластинки без фальши воспроизвели мотив:
Тронет пружинку стальной волосок…«Артемидная» команда не очень дружно, однако от души прокричала «спасибо».
— На здоровье… А не будет ли нескромностью с моей стороны поинтересоваться: в чем суть предстоящей игры?
Начали объяснять. Порой бестолково и сбивчиво, но в общем — то понятно. Как это здорово: сидеть в дружном кругу и открывать заново те события, которые случились давно. «С такими же, как мы, пацанами, только без компьютеров и мобильников… Они будто приходят и садятся рядом…»
— Да — а… вы творческий народ… Никита Кельников, а тебе эта тема для нового реферата.
— Нет! — Похоже, что Никель испугался.
— Почему нет?
— Это Ванин сюжет.
— Почему мой? — удивился Ваня. — Это общий…
— Не спорь, — строго сказал Никель. — Я понял: он твой. От начала до конца.
Может, Никель был прав. Когда собирались поговорить о Грише, о Павлушке, об «Артемиде», само собой получалось, что начинал Ваня. И часто — с таких эпизодов, которых раньше и сам не знал, но вдруг «обнаруживал» в своей голове. И они вплетались в цепочку уже известных событий…
Когда вернулись на сеновал и несколько раз прокрутили дребезжащий вальсок, к Ване пришла еще одна догадка:
— А наверно, у фонаря и в самом деле был ключик. Со стальным волоском. Волосок трогал пружинку, все заводилось, а на экране листались картинки… Не хуже, чем телевизор…
— Но пружинки — то нет, — заметил Федя.
И вдруг вмешался Квакер, который в общем — то не был склонен к фантазиям:
— Ну и что же, что нет. Можно ведь считать, что есть. «Как будто»… В книгах тоже многое «как будто», а читаешь и видишь, словно все по правде…