Гвардеец. Трилогия
Шрифт:
Как и в двадцать первом веке материалы были разные — официальная хроника: «Императрица, находясь в добром здравии, соизволила нынче стрелять из окна нового зимнего дома и настреляла…», «желтая пресса»: «всем известный кавалер граф Д. похитил девицу В., без согласия ее родителей и нынче же ночью с ней тайком обвенчался».
Новости, светская хроника, отчеты, сплетни, объявления… и нет того, что я мог бы назвать художественной литературой. Неужели никто не додумался до печатания романов по частям с продолжением в следующем номере? Сегодня одна
Первой мыслью было: «Накатаю-ка я что-то из классики, скажем из детективчика». Народ ведь любит загадочные истории. Вот и стану родоначальником жанра в России. Обворую, к примеру, Конан-Дойля с его Шерлоком Холмсом. Будет у меня не «Собака Баскервилей», а «Псина Петровых». Вместо Холмса выведу какого-нибудь субъекта, близкого и понятного петербуржцам. Фандорина, к примеру. Был заикой, станет картавым, на виолончели пускай играть научится. Но потом подумалось: «А зачем заниматься плагиатом? Неужели самому не родить что-то стоящее?»
И тогда в один прекрасный вечер я, не взирая на протесты сонного Карла, зажег свечу, налил чернильницу до краев, макнул перо и неровным почерком вывел на девственно чистом листе бумаги: «Проклятье! Карлик Джо так внезапно выскочил у меня перед носом, что я едва успел притормозить».
Гномы, эльфы, драки, смерти… любовь, как же без нее. Универсальный рецепт коктейля. И мистика, только чуть-чуть… золотое время ее пока не пришло. Немного юмора, легких шуточек, без грязи и пошлости. А центральный персонаж? Каким его сделать? Глупым и брутальным… Тонким и воздушным как безе… Или нормальным, среднестатистическим «своим парнем»… Что мне, как автору, ближе? Пусть будет внешне циничным, но обаяшкой внутри.
Я не ожидал, что текст пойдет так легко. Фразы рождались в голове стремительно, на лету. Я не успевал их схватывать, исписывал листок за листком, горя, словно в приступе лихорадки. Свеча таяла, оплавленный воск капал на подставку. Огонек неровно дрожал. Карл ворочался и недовольно бурчал.
— Ты чокнутый, Дитрих! — говорил он и отворачивался к стене.
Ночь пролетела незаметно. На столе лежала стопка исчирканных бумаг. Это был мой первый роман, вернее его первая часть. Чернила закончились, вместе с ними исчез и запал. Я был опустошен, обессилен и преисполнен томительного волнения.
Отпросившись у Дерюгина, пошел обивать пороги газет. Редакторы смотрели на меня с интересом, но никто не желал рисковать. Моя затея казалась им бредовой.
— Зачем нам это, молодой человек? Наши читатели — респектабельные люди, им не понравится.
— Не вижу здесь глубины мыслей. Где философия, стиль, мораль? А образ героя — кого он символизирует?
— Боюсь, нам не подходят ваши сочинения. Мой вам совет — отнесите их истопнику, пущай он разожжет ими печь. В топку, милостивый сударь, в топку!
Но вот, когда я полностью вымотался и едва не последовал совету последнего из редакторов, удача выглянула из-за туч, подобно солнцу.
Газета называлась «Петербург астральный», скромный тираж в полтысячи экземпляров. Я поначалу даже стеснялся туда обращаться, боясь, что меня сразу турнут.
Но, удивительно дело, издатель дал согласие — одну главу романа для пробы пустят в послезавтрашнем выпуске.
— А как будет подписываться: под собственным именем или инкогнито сохраните?
— Под псевдонимом, — решился я.
— Каким, позвольте узнать?
— Гусаров, Игорь Гусаров.
Я ушел из редакции с первым в жизни гонораром — он составил полтину. Если читателям понравится, мне будут платить столько за каждый выпуск.
Глава 20
Люблю весну. Если лето у меня ассоциируется со слишком быстротечной красотой, осень с тоской и увяданием, зима с монотонной бесконечностью, то весна — это время перемен. И не столь важно: к лучшему ли, к худшему — в конце концов, нет худа без добра и наоборот.
Полгода, что я провел в Петербурге восемнадцатого века, закончились незаметно. Такова особенность армейской службы: день тянется как вечность, год пролетает как миг.
И вот я капрал лейб-гвардии Измайловского полка, у меня в подчинении полтора десятка крепких натренированных мужиков, готовых вцепиться в глотку по моей команде. И самое главное, они словно губки впитали суворовское: «сам погибай, а товарища выручай». Если солдат знает, что свои никогда не бросят, всегда придут на выручку, прикроют спину или подставят плечо, он будет сражаться как лев. Очень простое и понятное правило.
Мы стали единым целым, непрерывные занятия и муштра сблизили нас и неважно, что кто-то с рождения был дворянином, а кто-то крепостным. За полковым двором сословная разница играла, конечно, свою роль, но только не здесь. На службе мы все до одного были гвардейскими гренадерами, винтиками могущественной государственной машины и почитали это за честь. Когда ты — важная часть системы, приоритеты расставляются иначе.
Снег растаял, воцарилась непролазная грязь. Обычная русская весна во всем разгаре с ее потоками ручьев, обилием луж, тающими сосульками, веселой капелью, шумным ледоходом и ощущением праздника.
Я выстроил гренадер на плацу, как обычно проверил внешний вид. Не обошлось без замечаний: мундиры двоих гренадер нуждались в чистке, еще один так изгваздался, что отстирать обмундирование не представлялось возможным. По логике вещей следовало заводить служебное расследование, но я старался по возможности обходить неприятные моменты.
— Влип ты, братец. Придется кафтан новый шить. Деньги-то имеются?
— Есть маненько, господин капрал, — почесал голову сконфуженный гренадер. — Поднакопил чуток.