Гвардия. (Дилогия)
Шрифт:
Он был полководцем.
Он видел себя в ситуационном зале. Он стоял перед голографическим экраном с картами и графиками, намечая указкой тактические передвижения и разъясняя высшему командному звену боевые задачи подведомственных им войск. Он часто посылал людей на верную смерть, и его терзали кошмары. Он считал себя убийцей миллионов. По его приказу люди беспрекословно шли убивать и умирать сами. Он прекрасно понимал, что рано или поздно за все его деяния ему придется платить, но не видел другого выхода ни для себя, ни для окружающих его людей.
Он был лидером.
Его слово было законом, его мнение
Он был политическим деятелем.
Он видел огромные массы народа, сотни тысяч людей, и себя стоящим перед ними и произносящим пламенные речи о необходимости всеобщей мобилизации сил и жесточайшего отпора врагу. Он понимал, что люди скандировали его имя, размахивая флагами Альянса и самодельными лозунгами, но, как ни прислушивался, не мог расслышать его в возгласах взбудораженной толпы. Он помнил долгие, изматывающие встречи с соратниками по движению и оппонентами оного, изнуряющие дипломатические танцы, взаимные уступки и никому не выгодные компромиссы. К нему на прием заходили самые разные люди со своими проблемами и предложениями. Он выслушивал их всех, работая по тридцать шесть часов в сутки, и старался, чтобы никто из просителей не ушел обиженным. Он помнил банду наемных убийц, подосланных внутренними врагами, явившуюся в его апартаменты сразу после его возвращения с работы. Он помнил яростную рукопашную схватку, в которой победил. И еще помнил, что и сам не раз посылал разбираться с теми людьми, с кем так и не смог договориться.
Он был отцом.
У него были два сына и дочь и прекрасная жена. Имена не приходили ему во снах, зато приходили черты лица и нежные прикосновения. Старший сын был долговязым, длинноволосым и прыщавым подростком, вечно противоречащим каждому услышанному слову и все отрицающим. Конфликт отцов и детей вечен, он никогда не уходит и начинает разгораться с переходным возрастом и первыми поцелуями.
Младшему сыну было шесть, и он не помышлял обо всем этом. Он катался по дому на электромобильчике и любил задавать обычные детские вопросы. Почему качаются деревья? Почему светит солнце и откуда в океане столько воды? Почему днем светло, а ночью нет? Зачем мы воюем? Иногда его вопросы ставили взрослых в тупик.
Дочке не было и года. Когда у него оставалось свободное время, он любил приходить с работы и кормить ее с ложечки, укладывать спать, убаюкивая в своих больших ладонях, или подкидывать в воздух и ловить, слыша ее заливистый смех. У его жены были прекрасные и всегда очень грустные глаза. Им всем выпало жить в нелегкое время, а ее муж вечно находился на передней линии, вечно под огнем. Смириться с этим нелегко, но она хорошо справлялась со своей ролью.
В то же время он знал, что у него есть и еще дети, взрослые, выросшие и живущие собственной жизнью или умершие той смертью, что он для них приготовил. У него были десятки жен. У него были десятки детей. И наверняка у него должны были быть сотни внуков. Сколько же ему должно быть лет, чтобы он успел сделать так много? Он не помнил. Он был убийцей.
На его совести были миллионы, быть может, даже миллиарды жизней. Он бомбил планеты и города, он взрывал боевые космические крепости и атаковал превосходящие силы противника.
Удача не всегда поворачивалась к нему лицом, и он выходил победителем не из каждой схватки. Он помнил,
Но сам он всегда оставался живым. Даже теперь.
Стальная воля, железный контроль и непоколебимая уверенность в собственной правоте — вот что помогало ему выживать.
Девяносто девять человек из ста на его месте просто сошли бы с ума, но он знал, что должен все вынести. И не только из-за себя. Каким-то образом его интересы переплетались с интересами всего человечества.
Сны о будущем.
Если в видениях из прошлого была какая-то последовательность и взаимосвязь, то сны о будущем были воплощением Хаоса.
Ему снилось, что он выбирается из своего убежища на безлюдной, абсолютно мертвой планете и каким-то необъяснимым образом узнает, что по всей Галактике царит то же самое. Вселенная мертва, и он чувствует свою вину за эту смерть. Голубые небеса, зелень деревьев, багрянец закатов, веселый детский смех, прогулочные полеты над лазурными океанами, любимые женщины, лучшие друзья, многочисленные потомки… Ничего этого и никого нет.
Он с удивлением обнаруживает, что нет даже атмосферы. Легкие разрываются от бушующего в них огня. Лопаются сосуды, кожа покрывается кровоподтеками. Глаза вылезают из орбит и взрываются небольшими фонтанчиками крови. Он умирает.
В другом сне он попадает в мир, заселенный иной расой, мир трехметровых зеленых чудовищ, словно сошедших с кадров рекламного ролика. Они показывают на него пальцами, хрипло рыча, засовывают его в клетку и отправляют в зоопарк. Он в кровь обдирает руки о прутья решетки, пытаясь вырваться, но они слишком крепки даже для него. Каждый день он вынужден терпеть любопытные взгляды и взрывы хохота, граничащие с ужасом и отвращением при виде неведомой, чужой формы жизни. Он никак не может убедить их в собственной разумности. Его кормят сырым мясом и какими-то помоями.
Был еще сон, в котором он оказывался в мире, заселенном такими же, как он, людьми. Они рассматривают его, изучают под различными приборами и собираются расчленить его тело, чтобы посмотреть, как оно устроено и сильно ли отличается от их собственного.
В конце концов они отпускают его.
Он кричит, стараясь предупредить о какой-то страшной опасности, но они лишь смеются, крутя пальцами у висков, и помещают его в тихую, белую, обитую войлоком палату в сумасшедшем доме.
Сны повторялись, и каждый из них имел множество вариантов, но все они сходились в одном: своей неведомой цели он так и не достигал.
Это было самым страшным кошмаром, кошмаром, от которого он не мог проснуться. Он мучился, стонал, проваливаясь из одного сна в другой, а снаружи шло время, бежали секунды, уходили минуты, проносились часы, дни и недели, сменялись годы и века, проходили тысячелетия и эпохи.
В те немногие минуты между снами, когда его разум был относительно свободен от кошмаров, он пытался убедить себя, что рано или поздно ожидание должно закончиться и он добьется успеха, но с каждым разом убедить самого себя становилось все более и более трудной задачей.