Hа извозчике

Въ начал масляной недли мн довелось ночью хать изъ клуба «на извощик». Извощикъ былъ сдой приземистый старикъ, съ кроткимъ и благообразнымъ лицомъ, обрамленнымъ жиденькой бородкой. Одтъ онъ былъ въ рваный армячишко, деревенскаго сукна и дырявую шапку, изъ которой мстами выглядывала вата. Путь нашъ лежалъ по Невскому. Дорога была прескверная. Уже нсколько дней стояла оттепель. Ледъ кой-гд былъ сколотъ, кой-гд, грязною полурастаянною массою, лежалъ на торцовой мостовой.

Худая мохнатая кляченка еле тащила развалюги-сани, не смотря на взмахиваніе кнутомъ, на подергиваніе возжами и одобрительные и ласковые возгласы извощика, въ род: «Ну, ну, Господь съ тобой, милая!», «Понатужься, жиденькая!». «Съ Богомъ, съ Богомъ, кормилица!» и т. п. Извощикъ хотя и взмахивалъ кнутомъ, но лошадь не билъ имъ, а какъ-то медленно опускалъ его на спину и гладилъ имъ ее. Видно было, что здилъ онъ не «на хозяйской,» а «на своей» и берегъ ее. Въ половин дороги онъ обернулся ко мн въ полъоборота и заговорилъ:

— Эка дорога-то! Мать Пресвятая! Страсти Божіи! Какъ теперь этой скотин трудно, такъ и не приведи Богъ!

— Въ дрожки пора запрягать, а сани подъ навсъ… — сказалъ я.

— Въ какія дрожки? — мы зимніе, — отвчалъ онъ. Мы только по зимамъ… Нтъ, ужь видно, въ деревню пора, а то и сдоки стали на зду обижаться. А какъ ты подешь лучше по этой дорог? Тутъ ужъ стегай, не стегай, а лучше не подешь!

— Зачмъ-же стегать? Стеганьемъ ничего теперь не возьмешь, а только животное измучишь!

— Да мы и не стегаемъ, мы къ животнымъ ласковы. Мы только шалимъ кнутомъ, а не трогаемъ. У насъ этого и въ завод нтъ, чтобы бить. Всю деревню изойди — всякій скотину бережетъ, потому она безотвтная, и человка кормитъ. Коли ежели противъ силы, такъ чего-жь тутъ?!..

Извощикъ умолкъ, но черезъ нсколько времени снова обратился ко мн.

— Ты писаніе-то читаешь-ли?

— Читаю.

— Такъ вотъ долженъ знать, что тамъ про скотину-то сказано. Блаженъ рабъ, еже и скота милуетъ, сказано. А то бить! Въ деревню надо хать, а не бить.

— Теб-бы лучше переждать денька два на квартир, а тамъ, можетъ, и опять санный путь установится;- сказалъ я ему въ утшенье. Вдь у насъ только февраль мсяцъ.

— Гд намъ ждать! Намъ ждать не сподручно, потому задарма продаться будешь, — отвчалъ извощикъ. Нтъ, да оно и ладнй теперь въ деревню-то… По-крайности, заговешься съ семьей, простишься, какъ слдуетъ. Ежели теперь посл завтра выхать, такъ я какъ разъ къ прощеному воскресенью поспю. А хорошо у насъ въ этотъ день! Прощаются, женъ бьютъ.

— Какъ женъ бьютъ? За что? — невольно спросилъ я.

— За то, чтобъ чувствовали. Чтобъ напредки не баловались. Въ великую-то

седьмицу съ ними драться не станешь, не т дни, такъ вотъ въ прощеное-то воскресенье ихъ и бьютъ. Страхъ: какъ бьютъ!

— За что-же? — снова спросишь я.

— Я говорю за то, чтобъ чувствовали, чтобъ въ семь кого не изобидли. Вдь у насъ семьи большія, живутъ вс вмст. У кого сестра, у кого — мать. Не бей-ко жену-то, такъ она, пожалуй, обижать ихъ будетъ. Нешто это можно въ дом терпть? Вдругъ она сестру мужнину, либо мать… Вдь сестра-то или мать одна полагается. Она ближе человку. Она родная, кровная; умретъ, такъ другую не возьмешь. А женъ-то и самимъ Богомъ показано по три брать: умретъ одна — бери другую, умретъ другая — бери третью. Да и какъ ее не бить? Придетъ не всть какая, изъ чужаго дому, и ну, куражиться. Вотъ я, нон по осени сына женютъ, такъ тотъ на прощенный-то день молодуху свою въ первый разъ теребить будетъ.

— И ты позволишь?

— Экой ты чудной, баринъ право! Какъ-же не позволить, коли такое обнаковеніе у насъ! На все свой порядокъ. Ежели вотъ приведетъ Богъ, потрафлю къ прощенному дню въ деревню, такъ еще самъ ему помогу, потому сдается мн, что ему съ ней не справиться: молодъ онъ у насъ, а она баба здоровенная. А первый-то разъ надо-бы поздоровй побить. Ну, да и то сказать, коли не я, такъ домашніе подсобятъ, — добавилъ онъ.

Все это было сказано извощикомъ безъ малйшей злобы, безъ малйшей досады, ровнымъ и спокойнымъ голосомъ. Когда онъ оборачивался ко мн, я видлъ его кроткое, благообразное и доброе лицо.

— Неужели-же у васъ въ этотъ день вс бьютъ своихъ женъ? — допрашивалъ я.

— Вс; вся деревня. Разв слабые старики… да и т своихъ старухъ поколотятъ малость: либо лаптемъ, либо сапогомъ, глядя, у кого какой достатокъ.

— И не жалко?

— Чего-же жалть? Ежели-бы жены-то единоутробныя были, такъ такъ, а вдь то он чужія; иныя изъ чужихъ деревень взяты.

— Да вдь это грхъ?

— Нтъ. Зачмъ грхъ? Спасенье. Ты баринъ холостой?

— Холостой.

— Ну, все-таки при внчаньи въ церкви бывалъ?

— Бывалъ.

— А если бывалъ, такъ должонъ знать, что тамъ читается. А жена да боится своего мужа, читается. Коли ежели не бить, такъ нешто она будетъ своего мужа бояться? Ужь это самимъ Богомъ постановлено…

Мн захотлось узнать, какой онъ губерніи. Я спросилъ.

— Мы новгородскіе. Кривое Колно на Волхов знаешь? Такъ вотъ сейчасъ за Кривымъ Колномъ, — отвтилъ онъ.

Дальше я не сталъ разспрашивать.

1874