Харбин

Изложенное в романе «Харбин», который в большей степени похож на легенду-биографию, основывается на реальных событиях, которые происходили начиная с конца XIX и практически до конца XX века в Маньчжурии и в России.

Легенда-биография – это специфический термин специальных служб, который обозначает совокупность сведений о человеке или людях, выполняющих

секретное задание непосредственно в стране противника. Легенда-биография включает в себя правдивые сведения о человеке, а также специально составленные, для того чтобы противник ничего не заподозрил.

В легенде-биографии «Харбин» придуманными являются лишь некоторые персонажи, но и то не полностью, поскольку в их историях использованы фрагменты жизни многих реальных людей, описавших события тех лет в мемуарах; а также тех – и это сделано с их ведома и согласия, – кто родился и вырос в Маньчжурии, в Харбине и ныне здравствует в Москве, в России и не только.

Степан Фёдорович Соловьёв поднялся на ступеньки и протянул прапорщику паспорт. Стоявший на расслабленных ногах прапорщик взял его, порылся в бумажках на столе, потом зацепился взглядом за широкую, в две ладони, орденскую колодку Соловьёва и распрямился:

– Проходите, пожалуйста! – Он козырнул. – А что в такую рань, товарищ полковник, не спится?

– Бывший полковник… Знаете ли, старая привычка, я уже много лет подряд рано встаю… И акклиматизация… семь часов разница во времени…

– А бывших у нас не бывает, товарищ полковник! А по поводу акклиматизации… – сказал прапорщик и заулыбался, – конечно, знаю, сам летал, а потом мучился!..

Степан Фёдорович посмотрел на него, поблагодарил и пошёл через большой холл налево к лифту: «Разговорчивый! Застоялся! Небось за всю ночь ни с кем словом не перекинулся!»

Вчера вечером полковник Соловьёв прилетел из Москвы по приглашению Совета ветеранов на празднование семидесятилетия Хабаровского краевого управления КГБ. У самого трапа его торжественно, с цветами встретили молодые сотрудники. В гостиничном номере, куда его привезли из аэропорта, Степан Фёдорович только-только успел разложить немногочисленные вещи и ополоснуть лицо, как зазвонил телефон.

«Литерный, что ли? – Он усмехнулся. – Да нет! Меня-то чего слушать, тем более одного?»

Он снял трубку:

– Алло!

– Степан Фёдорович, извините за беспокойство, я подумал, что минут пятнадцати – двадцати вам хватит, чтобы распаковаться и привести себя в порядок. Вы потом могли уйти в город, вы же местный, хабаровский, поэтому я решился вас побеспокоить! – Голос в трубке был молодой и очень громкий.

– Хорошо, хорошо, – Степан Фёдорович немного отодвинул трубку от уха, – беспокойте! Только представьтесь!

– Ой, извините, это я только что встречал вас в аэропорту, я Евгений Мальцев, лысеватенький такой…

Степан Фёдорович вспомнил, что среди встречавших был один такой – разговорчивый и весёлый.

– Слушаю, Евгений… как вас по отчеству?

– Да можно просто Женя!

– Слушаю вас, просто Женя! – Соловьёву стал нравиться задорный голос позвонившего.

– Степан Фёдорович, вы меня извините, когда мы ехали в машине и вы узнали, что я из Москвы, как-то разговор невольно перешёл на меня, и не очень удобно было…

– Помню, мне, хабаровчанину, любопытно стало, как ты, москвич, сюда забрался?

– Да! Так вот, мне неудобно было вас перебивать, а вы просили кое-что по архивам. Мы нашли. Так что, если вы не особенно устали, можно было бы посмотреть…

– Ты имеешь в виду прямо сейчас?

– Нет, сейчас, – в трубке замялись, – вы, наверное, захотите отдохнуть или прогуляться по городу…

Соловьёв не дал ему договорить:

– Да, Женя, ты правильно рассуждаешь, давай завтра! Я действительно немного устал, поэтому сегодня – мэй ёу фанцзы! Хорошо?

– Что-что? Что вы сказали?

Соловьёв на секунду задумался.

– Нет, нет, ничего! Давай завтра!

– Ну конечно, Степан Фёдорович! Тогда до завтра! Отдыхайте! Я вас утром побеспокою!

Соловьёв попрощался, положил трубку и повернулся к окну.

Окно его одноместного гостиничного номера выходило на площадь Ленина, он её помнил с детства, когда она была ещё немощёной. С четвёртого этажа было хорошо видно, как, теснясь около плескавшегося струями нарядного фонтана, в мареве сгустившейся за день жары медленно гуляли, будто плавали, горожане с детьми. Там же, рядом с большими стендами, увешанными фотографиями, сидели ленивые, разморённые солнцем фотографы с громадными аппаратами, свисавшими к коленям толстыми объективами.

Номер был тесный и душный, но Соловьёв не стал открывать форточку, чтобы не налетели комары, а ещё хуже мошка, которая летом – в Хабаровске так было всегда – не даст продыху. Только что был тяжёлый перелет, целых восемь часов… и возраст – уже далеко за семьдесят… Стало побаливать сердце; Степан Фёдорович вынул из пакетика таблетки, которые положила ему жена, и не глядя сунул одну под язык.

Утром он проснулся рано, на часах было около пяти, он понял, что больше не заснёт, оделся и вышел.

Город ещё только розовел в рассветных лучах, солнце поднималось из-за гостиницы, из-за спины, поэтому дома напротив, через площадь: Высшая партийная школа и недавно построенная, облицованная белым мрамором городская больница – стояли наполовину закрытые тенью. Степан Фёдорович любил эти ранние часы – эту нежную, без озноба прохладу только что ушедшей ночи и это небо, которое сверху светилось синим, такое прозрачное, что смотреть в него можно было долго, потому что оно было бесконечное.

Он оглянулся, от гостиницы, на ступеньках которой он стоял, налево и направо расходилась похожая на коромысло, рассечённая площадью надвое, улица Пушкина: налево она спускалась на Уссурийский бульвар, когда-то там тонким ручейком протекала речка Плюснинка и на её берегу стоял его дом; направо она тоже спускалась, уже к Амурскому бульвару, там тоже когда-то протекала тоненькая речка под названием Чердымовка.