Хари и Кари
Шрифт:
— Так, сын мой, мы полагаемся больше на точность расчета, чем на зрение.
Слух у него был очень остер. Ночью он стрелял по звуку, и если преграда была между ним и добычей, он это чувствовал; он прислушивался к движениям животного, пока звуки движений не становились совершенно чисты от всякой помехи. С ним ночью по джунглям ходить было так же легко, как и днем.
Первое, чему отец научил меня, — это понимать, куда направляется зверь и зачем. По следам и по запахам, по колыханию кустов я должен был узнать, с кем ждет меня встреча.
Вот глухая лесная тропа и медвежьи следы. Как знать, наткнусь ли я здесь на косолапого зверя? Тут
В дождливые дни трудно узнать, где медведь. Следов его не различить. В промежутки между порывами ливня можно заметить отпечатки лап, но тут никак не узнаешь, какой это зверь проходил. Счастье только, что в пору дождей животные менее охотно нападают друг на друга: звери боятся дождя и грома.
Однажды мы с отцом были в глубокой чаще, когда разразилась гроза. Было два часа пополудни. Вдруг тучи застлали небо, грянул гром, и в джунглях стало темно, как в полночь. После каждого проблеска молнии в сгустившейся тьме я видел вокруг себя глаза зверей. Напуганные грозой, они не думали на нас нападать. Дождь лил, темнота облипала, точно огромная черная пантера, промокшая до костей, терлась о нас своей мокрой шерстью. А когда потянул ветер, эта черная шкура встряхнулась и каждый волос ее выпрямился, сырой и черный.
Но гроза миновала, и полчаса спустя чаща уже сверкала в лучах заходящего солнца. Тут мы услышали над головой жужжание пчел.
— Над нами медведь! — воскликнул отец. — Он ищет меда, но сейчас еще рано, соты будут полны только через две недели. Видно, он очень голоден, иначе он подождал бы. Давай лучше уберемся подальше.
Мы отошли немного и тут услышали снова жужжание, на этот раз сильное: черная туча пчел летала вокруг потревоженного улья.
Мы влезли на дерево и прислушались. До нас донеслось ворчание медведя. Через несколько минут медведь, рыча, упал на землю и бросился в чащу, спасаясь от бесчисленных жал. С тех пор не раз в дождливую погоду я обнаруживал присутствие медведя по пчелиным ульям в дуплах деревьев.
Отец умел подражать крикам разных зверей и птиц, и меня он научил кричать разными голосами. Мы частенько перекликались с ним павлиньим криком. Этот звук был удобнее других, потому что он громок и ясен, а еще потому, что павлинов в наших краях было немного, и мы не рисковали обознаться, хотя иногда и случалось нам попадать впросак. Как-то раз я с верхушки дерева кликнул отца, и вместо ответа на зов огромный павлин вынырнул из ветвей, ища подругу. Я снова крикнул по-павлиньи. Его хвост развернулся веером; павлин приготовился дать отпор сопернику, — очевидно, на этот раз я крикнул не голосом самки, а голосом самца.
Мы с отцом уговорились не убивать павлинов. Нам было от них немало пользы. Павлины едят, между прочим, и змей, а нам частенько приходилось проводить время на ветках деревьев.
В тот раз, когда я ненароком приманил самца-павлина, я стал спускаться вниз, чтобы пойти искать отца, как вдруг услышал над собой хлопанье крыльев и громкое змеиное шипение. Я взглянул вверх и в гаснущем предвечернем свете увидел лапы павлина, впившиеся в тело змеи. Голова змеи была поднята, павлин же откинул голову назад, насколько позволяла ему его длинная
Поединок длился долго, но видно было, что змея сдает. Когти павлина все глубже вонзались в спину врага. Вот змея перестала уже порываться укусить павлина и только отдергивала голову перед страшным клювом. Последний раз она метнулась, чтобы поразить птицу в нижнюю часть ноги, но клюв на лету настиг уязвимое место; тело змеи ослабело и свисло с ветви, раскачиваясь, как веревка. Павлин занялся едой, и в это время я услышал знакомый павлиний крик. Он ввел в заблуждение павлина, но не меня: я сразу различил в нем голос отца.
Но я не кончил еще рассказывать о том, как мы выслеживали медведей. Их можно отыскивать не только по муравьиным кучам и пчелиным ульям. Поздней весной деревья мохулы роняют свои медовые цветы; сок в цветах, упавших на землю, скоро начинает бродить. Медведь бредет вечерней порой, лакомится цветами, весь день пролежавшими на траве, пьянеет и под деревьями валится спать. К утру, протрезвившись, он уходит домой. И вот, когда ты проходишь ранним утром по джунглям, ты ищешь деревья мохулы и под ними отпечатки медвежьего тела в траве. Когда медведь не пьян, он спит легким сном и не оставляет в траве заметных следов; но, наевшись цветов мохулы, он спит неподвижно, как мертвый, и его тело оставляет на земле отчетливый след. Весной по утрам, выходя на охоту, мы искали этих следов и по ним находили медведя; а если нам нужно было избежать встречи с мохнатым зверем, мы держались подальше от мест, где растет мохула.
Медведи были главной целью наших охот. В Тамра-Пурни, в торговой конторе, охотней всего покупали медвежьи шкуры. Отцу эта охота была легка: для его крепких нервов встречи с медведем были детской забавой. Медведь легко подставляет себя под выстрел: он встает на задние лапы, чтобы встретить врага, другие же звери, как тигр, прыгают на охотника, прежде чем тот успеет взять прицел.
Однажды мы бродили по лесу и случайно напали на медвежью берлогу. Тотчас же мы услышали ворчание и храп. Мы попятились и в полумраке зарослей разглядели, что на нас прет черная туша.
— Стой за моей спиной, — сказал мне отец.
Но я изогнулся, чтобы видеть, что происходит. Издалека стрелять в черную громадину было нельзя: медведь не тигр, пуля может скользнуть по его густой и мохнатой шерсти. Я видел, что великан все ближе и ближе; ужас сковал мое тело. Но у отца не дрогнул и мускул. Медведь был так близко, что я увидел, как дыбом на нем стоит шерсть. Глаза — как горящие угли, из пасти — белая пена. Клыки блеснули, как ножи, но отец не шевельнул даже пальцем. Я рад был бы броситься бежать, но ноги мои налились свинцом; я врос в землю от страха. Медведь встал на задние лапы; казалось, он бежит так быстрей, чем на всех четырех. Передние лапы потянулись к отцу. Я чувствовал уже, как когти зверя рвут воздух; мне чудилось, что горячее дыхание вылетает из пасти и обжигает мне лицо. Тут отец вскинул ружье, дуло уперлось в пасть, и раздался выстрел. Кровь хлынула широкой струей вместе с предсмертным хрипом и ревом. Я стоял, зажмурив глаза. Отец встряхнул меня.