Харьковский Демокрит. 1816. № 2, февраль
Шрифт:
Но души, которые любовь избрала к тому, чтобы любить, принуждены быстро и без остановки переходить от великих удовольствий к великим горестям. Волнения их всегда будут новы и всегда чрезвычайны.
Знаете ли вы огонь, принимающий все виды, которые даёт ему дуновение, воспламеняющийся и потухающий по мере сильного или слабого движения воздуха? Он разделяется, соединяется, прилегает к земле, возносится вверх; но могущественное дуновение им управляющее, изменяя его виды, всегда возбуждает его, а никогда не потушает: сие дуновение есть любовь, а огонь – наши души.
Есть страны, которые любовь избрала своим царством; чистое небо, благорастворённый воздух, плодоносные и прелестные нивы привлекают любовь и, кажется, остановляют
Нет ничего обыкновеннее, как говорить о любви; нет ничего реже, как говорить о ней основательно. Сердце, её чувствующее, определяет её гораздо лучше, нежели ум, который только воображает. Спросите у любовника, что значит любить: «чувствовать и желать», – скажет он вам двумя словами. Но глаза его, лицо, всё в нём объяснит вам сие определение. Умный человек может вам сказать то же, но не столько просветит вас. Одним словом, любовник, говорящий о любви, заставляет вас самих ощущать её восторги; умный человек вам их только описывает.
Я любил: моё молчание уведомило любимую мною о том, что мне надобно было ей сказать; я ещё хотел только говорить, а она уже меня выслушала. В истинной любви нельзя ошибиться. В присутствии существа, которое нас любит, возникает в нас тайный голос, непроизвольное движение, никогда не обманывающее. Сердца наши ещё более имеют познания в любви, нежели глаза наши, которые к притворной наружности всегда бывают слепы и нечувствительны: их не трогает ничто подложное или приуготовленное, одна страсть достигает до них. С умом бывает не то; всё ему льстящее обманывает его, и он часто без внутреннего убеждения увлекает сердце за собою.
Кокетство обыкновенно всегда спасает женщин от сильных страстей, а распутство почти всегда служит от оных защитою мужчинам. Надобно думать скромно о самом себе, чтобы любить искренно; надобно иметь благоразумие, чтобы любить долго: большая часть женщин уступают, а не любят; большее число мужчин наслаждаются, не прилепляясь. Истинных любовников всё тщеславие состоит в том, чтобы пленить друг друга, и всё их удовольствие в наслаждении своею победою.
Любовь обыкновенная есть самая слабая из всех страстей. Ожидание удовольствия поддерживает её, приближение оного ослабляет, а исполнение истребляет совершенно. В посредственной страсти всё становится угождением, пожертвованием. Мы льстим любовнице, одобряем её мнения, но не можем принять их. Слабая любовь не должна бы продолжаться более дня; благопристойность и уважения превращает её в мучение.
Истинная нежность, испытанная склонность, склонность искренняя и взаимная владычествует над всеми прочими пристрастиями души: это пожар, истребляющий их до самых корней; и если истинная любовь всех страстей и не истребляет, то, по крайней мере, приводит их себе в рабство: она повелевает ими властно, они ей повинуются без сопротивления. Свет никогда не остаётся в прежнем виде в глазах любовника: он переменяется вместе с состоянием его сердца. Счастлив? – Всё для него прелестно, всё спокойно; ночь становится в тысячу крат прекраснее дня; мрак её есть очаровательная завеса, за которою утехи скрываются для прельщения; её безмолвие становится языком самого счастья; всё оживотворяется: времена года с новыми днями приводит новые утехи; наконец вся вселенная становится театром блаженства. Несчастлив? – И самые стихии испровергаются; день становится ночью могильною; жало утехи – жалом горести; нет уже сего чистого воздуха, нет сей улыбающейся и украшенной природы; своенравие любовницы разрушило сие прекрасное устройство; он видит совсем другое небо и другие звёзды.
Свет весьма мал в глазах любовника. Любовница, одежда к ней прикасающаяся, место, её заключающее, воздух, окружающий её: вот весь свет, вот пространная вселенная.
Если бы все люди были любовниками, то общества состояли бы не более как из двух человек, любящего и любимой. Из всех уз, привязывающих нас к нашим семействам, друзьям, к нашей пользе, славе, удовольствиям, любовь составляет такую цепь, которую сильно прикрепляет к нашему сердцу, и рука любовницы управляет ею.
Любить – значит не любить ничего того, что было нам любезно во время равнодушия; любить – значит принять дух своей любовницы и мыслить так, как она, видеть её глазами, чувствовать её сердцем; словом, переменить свою природу и сделаться тем, чем она.
Страсть ужасная и неистовая, помрачающая рассудок, употребляющая его орудием нашего безумия, заставляющего его боготворить наши глупости; страсть благородная и великодушная, возбуждающая в нас любовь к славе, усыплённое праводушие, притуплённую разборчивость. Словом, любовь не имеет одного виду, но способна к принятию всех их. Её добродетели и пороки равно ей чужды. Вода принимает вид сосуда, ею наполняемого: наши любовницы делают нас всем тем, чем мы бываем.
Вы, призванные к владычеству над народами! Убегайте любви. Родясь повелевать, вы станете рабами, и, если предмет, вас прельщающий, не есть образ добродетели, так как он в глазах ваших сделался образом красоты, то престол ваш потрясётся, может быть, вы будете даже погребены в его развалинах.
Любовь не сотворена ни для царей, ни для народа; цари имеют слишком много обязанностей, а народ слишком много нужд. Любовь – единственное благо, которого нельзя оценить, любовь – и единственное зло, которому нет исцеления.
Изобразите его опасным чудовищем, представьте его богом благотворящим: и в том, и в другом изображении вы её найдёте совершенно.
Полюбите женщину, которая только что прекрасна: любовь ваша будет иметь конец. Прелести, приятности тела ограничены; мера вашего любопытства будет мерою нежности вашей. Присоедините ум к сим наружным красотам, к красотам, исчезающим от наслаждения, и они умножатся, разольются, и каждую минуту будут одушевляться. Ум красоте то же самое, что цветам утренняя роса. Но если между умом и приятностями откроете вы ещё своенравие, странности, суетность, ревность, досаду, то зажмурьте совсем глаза над вашими упражнениями и обязанностями; предсказываю, что вам любить во всю жизнь. Иметь любовницу, соединяющую в себе приятности, ум и своенравие, значит наслаждаться тремя особами вместо одной.
Спор насчёт смуглых и белокурых произошёл от одних сластолюбцев; любовники не в состоянии его разрешить: первые любят по рассуждению, последние – не размышляя. Не прекрасные чёрные и не прекрасные голубые глаза вскружают головы и смущают сердца, а те, которые лучше всех говорят языком души нашей; красота нравится, а физиономия увлекает.
Ревность есть пища и отрава любви. Она делает любовников разборчивыми, а любовниц неистовыми. Когда она крошка и умеренна, тогда является воздержанною в жалобах и осторожною в подозрениях: будучи таким же ребёнком, как и любовь, она ею играет и в шутках исправляет её; в сем-то виде и под сими чертами надлежит её принимать в нежную связь; убегайте её, когда она с кинжалом в руке устремляется по стопам фурий, когда она стонет, когда вопиет у могилы, ею самою ископанной, и смешивает кровь свою с кровью, пролитою от неё самой.