Харон ("Путь войны")
Шрифт:
Да, это было правдой. Илион считал себя сугубым "технарем", но историю "морской эпопеи" Маркса-Рейтера-Таккетмана знал каждый.
"Врачеватель экономики" почти полвека посвятил подробнейшему препарированию мирового экономического механизма. Итог он уместил в тоненькой брошюре под названием "Манифест денежного коллапса" Книга начиналась словами "призрак краха бродит меж континентами..." и ставила диагноз, печальный и безысходный - ссудный капитал порождает обесценивание труда, которое, в свою очередь, влечет за собой неразрешимые противоречия между нанимателем и наемным работником. В силу указанных причин, по достижении определенного уровня
Маркс указал опасность, а его ученики и сподвижники придумали лекарство, которое оказалось просто в теории, но граничило с невозможным на практике.
Зеус де Рейтер развил идеи Маркса и предложил ссужать деньгами человеческий труд, а не привлекать труд под ссудные деньги, таким образом, долг появлялся бы только против затраченных усилий, а не предварял их. А Харли Таккетман завершил создание законченной концепции простой, но гениальной мыслью - если денежная масса неизбежно умножается, вступая в противоречие с ограниченностью потребления... нужно придумать большую яму, в которую можно сбрасывать всю "лишнюю" наличность, не покрытую прямым потреблением. И такой бездонной "ямой" могло стать освоение Мирового Океана.
Это граничило с чудом - убедить мировых лидеров и деловые круги в неизбежности чудовищных катаклизмов, готовых разрушить цивилизацию и бросить мир в круговорот войн и революций. Но чудо свершилось - голоса ученых были услышаны.
Теории "национального социального капитализма" и "равновесной экономики сглаженного цикла" Таккетмана и Рейтера стояли на прочном фундаменте - огромной и чудовищно дорогой структуре морских и подводных работ. В океан можно сбрасывать любые деньги - в этой индустрии никогда не бывало "достаточно" людей, техники, энергии - всего. И чем больше денег и сил вкладывалось в море, тем больше возвращалось обратно - в виде новых технологий, сплавов, керамических материалов, фундаментальных исследований, роста промышленности, потребности в образованных и профессиональных специалистах. Каждый шаг в Глубину стоил все дороже, уничтожая пресловутый кризис перепроизводства и обогащая человечество новыми сокровищами.
Двадцатый век стал поистине "золотым веком", эпохой невиданного подъема, торжества техники и человеческого разума.
Это было время и мир, в котором определенно хотелось жить.
– Позвольте вопрос, - полюбопытствовал меж тем ученый у Шафрана.
– Спрашивайте, - благосклонно кивнул бородач.
– Я вижу у вас нашивку "ярлыка"...
– Да, - с вполне понятной гордостью отозвался Аркадий.
– "Ярлык на великое погружение" . Два года как.
– Понимаю, но вопрос немного иной... Как вы себя чувствуете, теперь, после такого?
– Прекрасно, - с подозрением ответил Шафран.
– Просто великолепно!
– Нет, вы не поняли, - извинился Радюкин.
– Я не о здоровье. Как вы себя чувствуете теперь, ведь по сути, как я понял, "ярлык" - это огромная ответственность.
Аркадий задумался.
– Да, так и есть...
– сказал он, наконец.
– Ответственность... Самое верное слово. "Ярлык" - это высочайшее доверие, лично от Императора. После такого начинаешь следить за собой пуще любой врачебной комиссии. Нас, "ярлычников", мало, и обычно мы уходим на покой сами, как только чувствуем, что в организме что-то не так. Доверие - это все, и его нельзя обмануть...
– Механик немного помолчал и закончил с ноткой неожиданной грусти.
– Скоро и я уйду на берег. Сердчишко слегка постукивать стало, комиссии еще прохожу, но сам-то чувствую. Еще немного, и пора...
Механик умолк, ученый счел тему исчерпанной и заговорил о своем, но Илион уже не слушал. Он увидел резко сузившиеся зрачки Шафрана и дрогнувшие пальцы бородача, резко и отрывисто забарабанившие по стеклянной столешнице (под куполом не было места ненадежным натуральным материалам) - верные признаки неожиданной тревоги. Механик шевельнул бровью, Илион проследил направление движения и понял, что насторожило товарища и коллегу.
Исчезли рыбы, все до единой. Подсвеченная прожекторами вода за толстым армостеклом отливала синевой, лишенной всяких признаков жизни.
Шафран извлек из кармана верный стетоскоп и, стараясь не привлекать внимания, приложил чашечку к стеклу, сосредоточенно хмуря брови. Крамневский закрыл глаза и умственным усилием отсек все постороннее - речь окружающих, людской смех, звон посуды и слабый шум работающих механизмов. Он положил ладони на поверхность купола и сосредоточился, превратившись в слух. Радюкин с любопытством наблюдал за странными манипуляциями подводников.
Когда Илион говорил Салингу про вибрации, он был совершенно искренен. Главное для человека глубины - окружающие его вибрации, в них - все. Человек может жить под водой только благодаря слаженной работе множества механизмов, которые защищают, дают воздух, энергию и тепло. Дрожь этого слаженного оркестра расскажет понимающему о том, что все работает хорошо и правильно или наоборот - что-то барахлит. Поэтому у настоящего подводника всегда профессионально отточены слух и чувствительность к малейшему сотрясению.
Вначале он не ощутил ничего необычного - обычный ровный фон всего комплекса - машины, движки, генераторы, компрессоры Экстаза выпевали обыденную ровную мелодию. Все было как всегда. Но что-то же насторожило Шафрана... Илион зажмурился и чуть ослабил давление на стекло, прикасаясь к нему самими кончиками пальцев, бороздами чувствительных подушечек. И тогда он почувствовал.
Легкий, легчайший толчок где-то далеко на западе, передавшийся сквозь многие мили воды, стекло и посторонний шум - Илион ощутил его даже не пальцами, скорее неким уголком души. Как тихий лязг передернутого затвора на балу, как шепот убийцы среди шумного веселья карнавала. Затем еще один. И еще.
Крамневский отдернул руки от купола, словно тот обжигал кожу. Его глаза встретились с взглядом Шафрана, мертвенно спокойным и безмятежным. Механик четкими рассчитанными движениями сложил свой прибор и спрятал в карман.
– Это оно?
– очень тихо спросил Илион.
– Да, - так же тихо отозвался Аркадий, он говорил быстро и очень четко, слова щелкали друг о друга как костяшки счетной доски.
– Глубинные бомбы, длинными сериями, похоже, долбят внешние акустические станции и энергетические узлы. Идут полукругом, сужают кольцо. Взрывы сливаются, сосчитать не могу, десятки.
– Кто?
– Не знаю, слишком далеко. Быстрые винты, не меньше четырех, скорее - больше, как минимум эсминцы. И еще что-то линкорообразное, но точно не скажу.
– Что происходит?
– достаточно громко произнес Егор Радюкин, подводники синхронно взглянули на него и так же синхронно обозначили знак молчания.
– Нас бомбят, - в двух словах объяснил Илион, напряженно размышляя.
– Кто?
– с недоумением спросил ученый, инстинктивно понизив голос.
– Негодяи, - исчерпывающе сообщил Шафран.