Have a nice death!
Шрифт:
– Выглядишь не очень, - говорю наконец, и она улыбается.
– Да и ты, братец, прямо скажем, не Руди Валентино.
Я начинаю смеяться, и она со мной, негромко и рвано. Пенни берет мою руку, морщинистую, узловатую руку старика, и мне страшно даже взглянуть на такой контраст.
– Как ты вообще?
Она пожимает плечами, неестественным угловатым жестом.
– О, прекрасно. У нас все просто замечательно, я много работаю, столько проектов… Все замечательно, правда. Если можно так сказать, жизнь просто кипит…
Я прерываю ее, сжимая обманчиво
Обнимаю ее - так крепко как могу. Волосы касаются моей щеки - они снова кудрявые, и ощущать их знакомо и чуждо одновременно.
– О боже мой, - говорит она, тихо и горько.
– Как хорошо было бы вот так умереть с тобой рядом, просто закрыть глаза и никогда не проснуться. Мне нужно было так и сделать, много лет назад…
– Так ты хочешь, чтобы я исполнил клятву?
От такой неожиданности Пенни замолкает - ей нужно время, чтобы понять, что я не серьезно. Мы понимали друг друга с полувзгляда, но это было очень, очень давно.
– Значит, не говори ерунды. Мой век короток, но ты боец и всегда была. Ты не можешь все бросить, что бы ни случилось. Данте твой ничего не смыслит в управлении, ему бы только развлекаться, а Улисс, как я понимаю, довольно жесток. Кто будет его сдерживать, если не ты?
Всхлипнув, она приподнимается, чтобы взглянуть мне в глаза.
– Ты много знаешь…
– Если ты наблюдала за мной, то и я за тобой тоже. Как же иначе?
– Я думала, ты меня забыл.
На это даже не знаю, что сказать, и стоит ли. Рука Пенни на моей груди подрагивает, ее тело остывшее, по-настоящему. И когда я сказал, что она плохо выглядит, то не преувеличивал. Она кажется потерянной и голодной, в их смысле этого слова, который так сильно отличается от нашего.
– Пенни, что с тобой происходит?
– Ничего нового… Только что я чуть не убила человека, Алекс… а ведь он просто показал мне дорогу.
– Она издает короткий диковатый смешок.
– А дома… когда услышала, как ты меня зовешь - обрадовалась. Обрадовалась! Алекс, как ты думаешь, зачем я здесь?
– Убить меня?
Странно, но страха совсем не чувствую. С тех пор, как болезнь зашла достаточно далеко, я боюсь не смерти, а лишь невозможности попрощаться - и не верю, что Пенни лишит меня этого. Возможно, это опрометчиво, но вариантов сейчас немного.
Она улыбается, знакомой, родной, хоть и горьковатой улыбкой, и я не могу не улыбнуться в ответ.
– Тогда, в детстве, это звучало проще.
– Но я думал, ты не… Джимми говорил, что ты… не убиваешь.
– Да, я такая, - легкая горечь в улыбке и голосе становится полынной.
– Филадельфийская девственница на сухом пайке… Данте говорит, что это сохранит мою душу, и действительно в это верит.
– Что-то не так, Пенни?
– Нет… То есть - я не знаю, Алекс.
– Она садится, прижимая мою руку к груди,
– В общем-то все в порядке, только бывают моменты… Данте, он… любит Улисса, так сильно, а ведь он убийца. А меня, выходит, любить не может, такую, как есть… как я стала. Какой он меня сделал. Я все это нормально переношу, но порой барабаны в ушах стучат и стучат… и не умолкают… В полдень проснусь - и каждое сердце слышу… каждое сердце городе, а они рядом спят и ничего не слышат, ничего… Такие спокойные. Перед ними хоть глотку кому перережь - даже бровью не поведут. А мне даже здесь нелегко, Алекс… знаешь, когда опомнилась, я выпила четыре пинты перед приходом сюда, чтобы не слететь с катушек - а твое сердце все равно так бьется, и за три этажа слышно, как кровь переливают, и она - кап…. кап…
Пенни зажмуривается, прижимает пальцы к глазам, и лицо постепенно, очень медленно теряет остроту.
– Ну почему он не может любить меня такой, как есть?
– спрашивает она еле слышно. Я сжимаю ее руку, тяну к себе, но она отстраняется.
– А Лис… иногда я даже не уверена, любит ли он меня, или только потому, что Данте меня любит, только ради него…
– Значит, любит все-таки?
– Я не знаю… Я не знаю, что делать.
– Ты с ними говорила?
Она молчит. Это что, не приходило ей в голову?
– Пенни, о боже, о чем ты думаешь? Поговори с ними. С ним! Не знаю насчет Улисса, но он точно любит тебя, это одна из немногих вещей, в которых я не сомневаюсь.
Не думал, что по-прежнему будет так тяжело говорить об этом. Говорить о нем, даже не произнося имени. Сукин сын, ублюдок, он обещал сделать ее счастливой!
– Тогда почему Данте не сделал меня своим сателлитом?!
– говорит она резко.
– Раз так хотел, чтобы я осталась человеком? Боялся, что я могу вернуться к тебе в любое время, наплевав на правила и последствия?! Я ведь могла бы, Алекс, ты знаешь, что могла бы!
Будь я проклят, если не знаю. Будь он проклят, если не знал. Я запускаю непослушные пальцы в ее кудри, глажу, ласково отвожу от лица - это всегда работало. Может, сработает и сейчас.
– Да не поэтому, глупая ты девчонка. Я его видел, я с ним беседовал, забыла?
– Он же вырвал мне сердце, подумал я, оставив мысль несказанной.
– Поверь, он просто боялся потерять тебя даже через несколько сотен лет. Ты - его главное сокровище, Пенни, и он всегда знал, что не разлюбит, никогда. Верь ему, как я верю.
По ее щекам все еще текут слезы, но глаза чуть светлеют, уже не напоминая замочные скважины на адовых дверях.
– И Улисс - если бы он не любил тебя, то давно бы избавился. Если он согласен делить с тобой самое дорогое - другого подтверждения и не надо.
– Лис всегда целует меня первой, - говорит Пенни неуверенно.
– Они оба всегда целуют меня первой, а потом друг друга…
– Так что поговори с Данте, прежде чем доведешь себя до нервного срыва и наделаешь непоправимого. Он разберется. Они разберутся, если дорожат тобой - найдут выход, и все будет хорошо. А если ты права - то бросай их к чертовой матери, мерзавцы просто тебя недостойны.