Хент
Шрифт:
Подобное же сознательное самопожертвование присуще и Салману.
За какие же идеи боролись эти юноши?
«Хент» был написан уже после войны, хотя он и охватывает события предвоенного и военного времени. Сохраняя историческую достоверность, автор отражает умонастроения не только периода описываемых событий — он выдвигает вставшие уже после войны актуальные проблемы, показывая пути их разрешения. На этом обстоятельстве писатель и сосредоточил все свое внимание.
Краткое кредо политических взглядов автора сводится к следующему. Тяжелое положение, создавшееся в Западной Армении, Раффи приписывает тому, что армяне не борются активно против существующего зла. В чем причина этого? На этот вопрос он отвечает словами Хачо:
«На нас, армян, наложено божеское проклятье, и мы сами своими же руками разрушаем свои дома. Раздоры, зависть, вражда и другие пороки свили себе гнездо в наших сердцах, и мы несем наказание за эти грехи».
«Если бы между нами было единогласие, — продолжает он, — то, что мог бы сделать курд? Наши деды научили нас не казнить врагов, а подкупать их, и эту старую ошибку нелегко сразу исправить». Трудно убедить народ встречать оружием грабителя. За такие поучения он посчитает тебя сумасбродом и посмеется над твоей глупостью.
Но почему же народ стал таким? Раффи называет две причины: вековое иноземное иго и веками проповедуемая церковью мораль «не подымать меча против зла».
«…Наши священники и монахи проповедуют нам терпение… а между тем кто, как не они, разорили нас и довели до такого рабского состояния?» — спрашивает Левон Салман.
Еще в начале своей литературной деятельности Раффи выступал с резкой критикой армянской церкви и духовенства, постоянно подчеркивая ущерб, наносимый ею народному освободительному движению. В этом смысле знаменателен в романе образ сельского попа Тер-Марука; даже в самую тяжелую минуту испытаний народа он думает только о своих «должниках». В книге прекрасно дано также описание религиозного центра — Эчмиадзинского монастыря, его духовных отцов и братии.
С глубокой болью рисует Раффи трагическую судьбу елашкертских беженцев, нашедших пристанище в Эчмиадзине, невыносимо тяжелое положение, в которое попали спасшиеся от турецких погромов крестьяне. От жары, голода и болезней умирают сотни людей, но монастырь равнодушен к их страданиям.
— «Как много умирает», — замечает один из монахов, прогуливаясь с другим.
— «Все одно… Там их убили бы курды и турки, а тут умирают своей смертью», — цинично отвечает тот.
В дни страшного народного бедствия духовенство вместе с откупщиками принадлежащих монастырю владений занимается темными делами, беззаботно пирует в домах любовниц.
Герои Раффи часто выступают против армянского духовенства, считая, что под его влиянием угнетаемые безропотно подставляют голову под меч врага. Он, несомненно, был прав, резко обвиняя духовенство за воспитание народа в духе покорности. Но Раффи преувеличивал или, скажем прямо, ошибался и впадал в противоречие, когда видел волю к борьбе и сознание ее необходимости только у небольшой группы «сумасбродов».
По вине церкви, думал Раффи, в народе умерло это сознание. Трагическое положение армянского народа он считает следствием оставшейся от дедов порочной традиции и церковного воспитания. Этим и диктуется романтическое решение вопроса «что делать?», то есть вопроса о путях освобождения Западной Армении.
Выразителем этих романтических воззрений автора является другой положительный герой — Левон Салман (Дудукджян).
Левон Салман учился в константинопольской школе фрецистов, затем жил в Париже. Позже стал журналистом, а с возникновением «восточного вопроса» оставил Париж и вернулся в Западную Армению для организации освободительной борьбы крестьян. Когда Салман, появившись в селе О… приступает к задуманному делу, его сразу же постигает неудача, котирую Раффи объясняет совершенным незнанием его героем жизни и армянского крестьянства.
В первую ночь пребывания в доме Хачо Салман во сне произносит речь.
«Крестьяне… час настал… Кровью своею вы должны купить свою свободу, настоящее… Будущее… принадлежит вам. Храбрецы, докажите… что железная палка турка не совсем убила в вас жизнь и чувство свободы… Огнем и мечом должны мы добыть… свое спасение… Вперед, храбрецы…»
Прошедший огромную жизненную школу Вардан, слушая его, говорит:
— «Несчастный!.. Видно, зачитался… В жалкой комнатке армянина-крестьянина он воображает, что находится на парижских баррикадах и держит речь…»
В самом деле, Салман очень неопытен. Приехав в первое же село, он раздает крестьянам брошюры, даже не задав себе вопроса — грамотны ли эти крестьяне. Он рассказывает им о каком-то товариществе, которое может улучшить их экономическое положение, о какой-то общественной кассе, из которой крестьянин может под небольшие проценты брать деньги и т. п. и т. д. И закономерно, что Салмана постигает неудача, крестьяне его не понимают и смеются над ним.
Но слишком поспешно, уже через несколько дней (что малоубедительно), писатель приводит своего героя к познанию жизни. Он не представляет себя больше на баррикадах и приступает к практической деятельности — основанию на селе школы. В одном месте Вардан даже определяет Салмана «как мудрого учителя на жизненном пути». Путем этим, по мысли Салмана, должна стать новая школа, новая система воспитания, которая пробудила бы в народе сознание необходимости «самозащиты».
Механически перенося закономерности природы на человеческое общество, Раффи считал, что закон борьбы за существование, имеющий место в природе, управляет и человеческим коллективом. Раз живые существа природы каким-то образом защищаются от угрожающей им опасности — так же должен поступать и человек. Но армяне, вопреки закону природы, не прибегают к «самозащите», и причиной этому является церковное воспитание. Отсюда, по Раффи, и возникает необходимость создания новой школы и новой системы воспитания, которые должны пробудить в народе данный от природы инстинкт «самозащиты», еще полностью им не потерянный.
Когда Хачо в разговоре замечает, что армянская интеллигенция Константинополя давно уже должна была начать среди народа подготовку к борьбе, а за несколько дней чудесным образом не может измениться характер народа, Салман признает это правильным, но отвечает, что обучить «самозащите» должна сама природа, и в случае необходимости это выявится и без особой продолжительной подготовки. Однако очень скоро он приходит к заключению, что его замысел и замысел его единомышленников не что иное, как донкихотство.