Херсон Византийский
Шрифт:
На пятый день к вечеру из похода вернулся вождь этого городища. Он ехал на красивом вороном коне. Сзади вели второго, гнедого и более крупного, в броне из небольших железных пластин, нашитых на кожаную основу встык. На вожде был островерхий шлем с золотым орнаментом, чешуйчатый доспех поверх кольчуги. Ножны меча были с золотыми вставками. Его сопровождала дружина, тяжеловооруженная, с длинными копьями, на крупных, ухоженных лошадях, с заводными на привязи. Это их соплеменники, которые пошли дальше на запад, станут родоначальниками рыцарей. За дружиной ехали всадники победнее, которые охраняли длинный обоз
Скилур тоже каким-то образом оказались в числе приглашенных. Звал и меня, но я остался присматривать за арбой. Мало ли, что пьяным придет в голову?! Они ведь победители, удаль прет из всех отверстий. До половины ночи отовсюду раздавались пьяные крики, песни, звон оружия, стоны и плач. Несколько раз пьяные группками и поодиночке прохаживались по базару, но никого не обижали, наоборот, угощали чем-то хмельным, я так и не понял, чем.
Весь следующий день они делили добычу. Ночью опять пили. А утром, проспавшись, потянулись на базар обменивать то, что получили, на то, что хотели бы иметь. Первым ко мне подошел молодой воин с разбитой губой. Он еще не протрезвел.
– Медовуха? – показал он на две бочки на моей арбе.
– Да, – ответил я, хотя не собирался продавать их здесь. Но меня учили: если предлагают хорошую цену, продавай. И я назвал «хорошую» цену, ожидая, что ант сбросит ее до приемлемой.
Он не стал торговаться. Они вообще, за редким исключением, не торгуются. Устраивает цена – берет, нет – идет дальше. Этого цена не смутила. Золота у него не было вообще, серебра мало, поэтому предложил мне в обмен рабов по цене раз в десять ниже херсонских.
– Не доведу их до Херсона, охраны мало, – отклонил я.
С лошадьми, коровами и овцами я тоже не хотел связываться.
Тогда он немного подумал и предложил:
– А кибитку с двумя волами возьмешь?
От этого предложения я не смог отказаться. Мы ударили по рукам, и он сразу убежал, пообещав скоро вернуться. Только он исчез, появился другой любитель медовухи. У этого было серебро. Но я побоялся нарушать договор. Уже знал, что шестом веке к устным договорам относились намного ответственнее, а роль арбитражного суда выполнял меч. Решение выносилось без сложных разбирательств и делало ответчика короче на голову. Я предложил новому покупателю дорогую ткань, и он остался доволен двумя рулонами и оставил мне свое золото и серебро.
Кибитку с двумя волами первый покупатель привел в компании другого анта, видимо, ее владельца, с которым они как-то договорились. Погрузили обе бочки в кибитку, отвезли их, а потом ее привел мальчишка. Взрослым было некогда, пробовали медовуху. Видимо, анты тоже поучаствовали в создание русского этноса. Или это славяне повлияли и на них. Скилур выпряг волов и повел на пастбище. Он сказал, что животные молодые, долго будут служить. Оставалось поверить ему на слово, потому что в волах я не разбирался абсолютно.
Покупателей становилось всё больше. Я обменял еще три рулона дорогой ткани на меха и почти всю
– Хочу эту!
Ант предложил мне выбирать оплату из его рабов, шкур бобра и ношеной одежды. Ничего меня не заинтересовало. Рабы мне не нужны, ношеная одежды – тем более, а мех бобра, конечно, красивый, теплый, влагостойкий, но тяжелый, женщины его не любят. Я собирался отказаться, но наткнулся среди рабов на красивое родное русское личико, курносое и голубоглазое. Даже беда не портила его. Ей было лет пятнадцать, не больше, но в прореху рубахи проглядывала вполне сформировавшаяся сиська. Девушка держала за руку у локтя мужчину вдвое старше и похожего на нее. Наверное, отец. Почувствовав мой взгляд, мужской, энергетичный, она сразу подобралась, пригладила волосы и искоса посмотрела на меня, улыбнувшись кончиками губ. Прямо девица на дискотеке! Что значит инстинкт…
Ант перехватил мой взгляд и, хитро улыбаясь, сказал:
– Бери ее, красивая девка, – и он показал жестами, для чего она мне пригодится, причем двигал правым указательным пальцем внутрь сжатого кулака не сверху через кольцо большого и указательного левой руки, как делают русские, а снизу, скользя им по ладони.
– Этого мало, – сказал я.
Девушка сразу сникла, будто сказал, что некрасивая.
– Еще того мужика, что с ней, и все меха бобровые, – потребовал я.
Ант собирался возмущенно отказаться, но жена так на него глянула, что он сразу захлопнул рот. Она потянула с арбы рулон материи, а я показал жестом пленнику с мехами положить их на место рулона, а отцу и дочке подойти ко мне.
Девушка опять улыбнулась: все-таки красивая! А ее отец, когда понял, что больше не принадлежит анту, сказал ему заветное русское слово и еще одно, наверное, какое-то прилагательное. Я повторил его и спросил, что оно значит? Отец не понял меня. Ответила его дочка, показав, ухмыльнувшись, на Гарика. Ага, значит, собачий! И тут до меня дошло, что ант слышал оскорбление, но не прореагировал на него. Пленные прореагировали, а он нет. Никак. И это в присутствии женщины! То есть ант и его жена не понимали сакральный смысл русского мата, не славянское и не аланское это слово. А тот, кто матерился, не понимал по-старославянски.
Я спросил у девушки на старославянском, который она немного понимала:
– Из какого вы народа?
– Рось, – ответила она.
– А где жили? – спросил я.
– В лесу на берегу реки, – ответила девушка.
Более точный адрес трудно придумать.
– В каком направлении отсюда? – поинтересовался я.
Она пожала плечами, потом перевела вопрос отцу. Тот посмотрел на солнце и показал на север.
– Долго шли? – спросил я.
Она показала пять пальцев и сказала, что больше. Видимо, считать умеет только до пяти – столько пальцем на одной руке. До того, что рук у нее две, еще не доучилась.