Химера
Шрифт:
– Говорив я тоби – целься в груди, – пробубнил старший полицай, оглядывая пробитую глазницу. – Так точно прихлопнешь. Шо тоби все в голову треба?
– Глаза их мне не нравятся, – ответил второй, подойдя к мальчику. – А я, – он снял винтовку с плеча и перезарядил, – не промахивался еще.
– Краепольский, – охрипшим голосом проговорила девушка, подняв голову, – прошу тебя!
Он прицелился и выстрелил во второй глаз.
Девушка вздрогнула и, сжавшись, сложилась пополам.
– Ну и шо ты зробив? – недовольно спросил старший полицай.
– Да показалось, что живой
– Глаза нет. Пять пуль в животе, – сказал кто-то из команды.
– Комса живуча. Ну, Анюта, теперь забирай, – весело обратился он к девушке, которая на четвереньках ползла к стене.
Она села около мертвого брата, притянула его к себе, обняла поперек груди и, будто успокаивая, закачалась вместе с ним. На стеганый тулуп, на юбку, на валенки из разбитого черепа вязко капала кровь, и варежки, которыми Аня стала гладить пустые глаза, вымокли и потяжелели.
– Нелюдь ты, Краепольский,– говорила она низким, грудным голосом. – Это ты его мучил! Как тебя земля носит?
– Как видишь, не гнется, – отвечал тот, закуривая.
– Ты только за двор выйди, – продолжала девушка, гладя брата по голове, – я тебя тут час же, как собаку, убью.
– Что говоришь, дура!
– Ты убил! Убил его! Думаешь, немцы тебе в ноги поклонятся за то, что мальчика убил?..
– Ты уж помолчи, помолчи, – Краепольский, сморщившись, зажал в зубах папиросу и снял с плеча винтовку. – Иначе я живо тебя следом отправлю.
– Да тебя самого скоро к этой вот стенке поставят, а я уж посмотрю! – Аня сильнее прижала к себе брата. – Посмотрю я, как глаза твои напрочь вышибут!..
Краепольский прицелился в голову, но остановился. От напряжения локти затекли до судороги, которая отдавала в спину и не давала третий раз нажать на курок.
– Стреляй уж! – лицо у Ани было нечеловеческое. – Что это у тебя руки дрожат?
Раздался выстрел. Плечо Краепольского дернулось назад, и винтовка звучно упала на землю. Он, зажимая руку, свернулся калачиком и заверещал.
Старший офицер посмотрел на стрелявшего Майера, затем на Краепольского:
– Цирк! – выругался он и, потерев руки, ушел в жандармерию.
Глава 2. Полиглот
День выдался голубым и морозным. Черная служебная машина катила по мягкому польскому снегу, изредка виляя задом по колеям.
Ехали вдоль поля, и его уныние вперемешку с монотонной белесостью вызывало у Майера головную боль, которая настойчиво туманила глаза. Читать он не мог из-за тряски, да и не хотел, поэтому, чтобы совсем не впасть в тоску, то и дело вертел книгу в руках, открывая и закрывая. Ему вдруг вспомнилась Аня, ее лицо в момент убийства. Вспомнилось неизвестно почему, но так отчетливо, как будто Майер каждый день видел этот взгляд серых грустных глаз и искусанные пересохшие губы. Она висела на воротах собственного дома босая, в одной ночной рубашке, с кровавой звездой во лбу.
«Что за война», – подумал Майер и уставился в окно.
– Через четверть часа должны уже прибыть. Ты не будешь так грустить, – сказал сидевший впереди Густав Хопп своему племяннику. – Женский лагерь – прекрасное зрелище. Даже подобия Берген-Бельзен нет – концентрированный интернациональный слабовольный и исключительно женский сброд. С ними легче. Разговоров ведут мало, а если и ведут, то сами друг друга потом грызут из-за страха. Но селекция усердная. Сильные организмы.
Ровно через четверть часа, с немецкой пунктуальностью, машина подъехала к черным железным воротам лагеря, выстроенного из красного кирпича, и остановилась. Из постовой будки вышел часовой, взглянул на лобовое стекло и, завидев штурмбанфюрера Хоппа, крикнул, чтобы подняли шлагбаум. Рука в черной перчатке судорожно взметнулась вверх, приветствуя проезжающего офицера.
Еще через четверть часа Майер и Хопп стояли в кабинете начальника лагеря, оберфюрера Беренса.
–Да, да, – сказал он, когда Хопп подал на стол личное дело и рекомендательное письмо на своего племянника, который, вытянувшись в струну, ожидал приказа о назначении, – я был извещен, но уже думал, что задержитесь. Польские дороги ужасны… Итак, унтершарфюрер Йоахим Майер?
Он поднял бесцветные глаза на Майера и всем своим худым, впалощеким лицом выразил любопытство.
– Так точно, – отвечал тот.
– Где работали раньше?
– В четырнадцатой жандармерии села Красновка под руководством полковника Рихтера.
– О! Рихтер, – радостно воскликнул Беренс. – Ганс Рихтер… Я учился с ним во Франкфурте. Быстро поднялся, нечего сказать. Ах, время, время, – он вздохнул и потер переносицу, – летит, а тут эта война. Скорее бы уж… Ладно, что было в Красновке?
– Стало расти партизанское движение, несколько отрядов было выслано для его подавления.
– Что ж, успешно?
– Из двадцати трех зафиксированных отрядов на сегодняшний день осталось девять.
– В чем заключалась суть вашей работы?
– Работа с документацией, агитация населения, участие в следствии.
«И расстрел детей», – тревожно метнулось в голове, и перед глазами Майера на секунду возник мальчик без глаз.
– Сколько пробыли в Красновке?
– С сентября по декабрь этого года.
– Четыре месяца… Мало. Почему именно вас, Майер?
– Полиглот, пять языков, господин оберфюрер, – поспешил вставить Хопп.
– Зачем в Красновке полиглот? Партизан развлекать?
– Господин оберфюрер, «Химера» – передовой проект Рейха, ему необходимы такие работники, как Йоахим. К тому же, – Хопп раскрыл папку и трясущимися руками достал еще несколько бумаг, – господин Шипке, Лехнер и Хаазе прилагают к нему свои рекомендации.