Хиромантия. Тайные линии судьбы
Шрифт:
Большой палец, сказали мы, может все изменить. Мы приведем несколько примеров.
Мягкая, расположенная к лени рука, имея длинный первый сустав большого пальца – волю, будет работать, не любя работы и даже более, если нужно, больше чем другие, вследствие долга. Лопатообразная рука, имея большой палец короткий, сделается нерешительной, она все будет пробовать, ничего не кончая; ее дурно направленная беспрерывная деятельность станет для нее бесполезна; она будет нежна, любезна, экспансивна, что совершенно
Материальный порядок, второй узел пальцев, вместе с логикой, вторым суставом большого пальца, при твердой руке – деятельности, неизбежно приведет к счастью.
Философский узел дает стройность идеям и в особенности в искании причин, которые есть следствие.
Логика и философский узел в соединении сделают человека сильным, если только слишком развитый корень короткого, большого пальца или слабая воля не увлекут его в глубокую пропасть. Он пойдет, но пойдет, зная куда, и во всяком случае у него есть всё, чтоб остановиться вовремя.
Большой палец многими старинными хиромантами посвящен Венере и Марсу; и тогда он – жизнь: любовь и борьба.
В настоящую минуту мы здесь остановимся. Можно было бы до бесконечности умножать и разнообразить эти примеры, и читатель знал бы так же хорошо, как и мы, как вывести из них следствие; во всяком случае, позже мы возвратимся к хирогномии, когда займемся хиромантией, ее дополняющей. Эти две науки, так же как френология и физиогномика, всегда в совершенном согласии между собой, вследствие самой простой причины: они имеют одну и ту же исходную точку: звездную жидкость.
Бальзак был совершенно прав, когда говорил в «Братце Понсе»: «Одна из величайших наук древности о звездном магнетизме исходит из сокровенных наук, подобно тому, как химия вышла из печи алхимиков. Черепознание (cranologie), физиономика, неврология произошли одинаково оттуда же; и знаменитые воссоздатели этих наук в новом виде сделали только одну ошибку, свойственную всем изобретателям, приведя в систему одиночные, изолированные явления, рождающая причина которых еще убегает от анализа».
Приведем еще одну цитату из книги д'Арпантеньи, которая как будто резюмирует и объясняет и его и нашу системы:
«Быть может, вы замечали, – говорит он, – что наклонность к земледелию и садоводству приходит к нам вместе со старостью. Эта склонность, вначале слабая, мало-помалу увеличивается и развивается полнее при ослаблении способностей нашего воображения; и это тогда, когда руки наши, покрытые морщинами, как бы окостенелые и сделавшиеся нечувствительными, представляют верное изображение оскудения нашего разума, – это тогда, когда с особенною силой господствует страсть возделывать землю.
Мы обычно становимся менее доверчивыми и более последовательными, более точными по мере большого развития узлов наших пальцев».
Рука д'Арпантеньи
Мы здесь даем описание руки д'Арпантеньи, сделанное с помощью его системы. Мы объясним его вкусы и
В столь отвлеченной науке мы не можем быть совершенно ясными иначе, как идя шаг за шагом и давая заключение после отдельных этюдов каждой из ветвей искусства.
Рука д'Арпантеньи особенно замечательна по своей редкой красоте: ее длинные и весьма остроконечные пальцы придают ей чрезвычайное изящество и, благодаря логике и философскому узлу, они доставляют ему полезные качества их расы.
Мы не имеем надобности говорить о вдохновениях профессора: уже открытие им системы есть достаточное доказательство. Привлеченный своими продолговато-остроконечными пальцами к любви формы, он питает поклонение прекрасному в искусстве, поэзии, в трудах воображения; его вкус тонок и изящен, но увлекаемый иногда его прелестью к тому, что ласкает взоры и слух, он иногда пускается в изыскания. Как бы беспрерывно не был он удерживаем своей обширной логикой, которая дает ему также уважение истины и простоту, природа пальцев время от времени иногда берет верх. Он хорошо говорит, пишет умно, прелестно, его стиль никогда не бывает низким и возносится иногда до блистательных вдохновений, которые однако не находятся более в согласии с тем веком, в котором мы живем – с веком печально-материальным.
Он мало придает значения своему происхождению; он прост, а между тем ищет высшего общества, прекрасные манеры которого он вполне усвоил. Вся его личность сияет врожденным аристократизмом и он приходит в ужас от вульгарных людей. Разговор его прелестен, всегда поучителен и по временам блестит остроумными словами, но без претензий.
Остроконечные пальцы увлекли бы его в религию, но философский узел заметно делает его скептиком; он имеет аспирации, против которых непрерывно борется и иногда даже с горечью. Порой он раскаивается в своих тайных порывах, в которых не хочет дать себе отчета.
Только с остроконечными пальцами он имел бы вдохновения своей системы, но неопределенные, беглые, и не мог бы сделать им приложения. Философский узел, который дает способность к изысканию причин, объяснил ему то, что нашептывало воображение; логика явилась воодушевить его и сделать глубокие заключения.
Несмотря на остроконечные пальцы, скромность его прелестна, и он почти удивляется, когда говорят ему, что он открыл великую вещь.
Но философский узел, конечно весьма полезный, имеет также важные неудобства. Он делает, как известно, независимым, и любовь к независимости, которую он ощущает, довольно дурно приложимая к военной карьере, помешала д'Арпантеньи достигнуть той степени, на которую давал ему право его разум.
Пальцы его, оставшиеся гладкими, вследствие отсутствия узла материального порядка, в широкой степени дав ему все качества артиста, естественно не могли ему посоветовать устройства и экономии, которых они ужасаются. Но утолщаясь к основанию они принесли ему наклонность к чувственным удовольствиям и сделали для него жизнь столь же сносной, сколько и возможной, предлагая ему только наклониться, чтоб один за одним, и без строгого выбора, подбирать все цветы, которые встречаются на жизненной дороге.