Хирург и она; Матрица
Шрифт:
Михаилу Иосифовичу взгляд Даши понравился. Улыбнувшись удовлетворенно, он подошел к ней, робко взял руку, трепетно поцеловал.
Губы его не показались Даше своими. Будь ее воля, она не выбрала бы их. Нет, они были ни жесткими, ни бесчувственными. Они были... несвободными. Они выполняли волю мозга, сидевшего в крепком круглом черепе. У Хирурга они были другими, у него губы, руки, тело и... и мальчик были самостоятельными в выражении чувств. Они целовали, ласкали, двигались не по команде, а охваченные святым трепетом узнавания.
Да, этот человек не был похож на Лихоносова. Но в нем уверенно чувствовались качества, всегда ценимые женщинами. Этот краткий поцелуй вошел в ее тело волей, несшей спокойствие. Волей, передававшей приказ-успокоение:
Все прекрасно, милая.
Все под моим контролем.
Все будет так, как мы захотим.
– Горти, сейчас Леонтий Ефимович тебя посмотрит, - сказал "муж", не отпуская бархатной руки Даши.
– Скажу тебе по секрету, он шепнул мне, что все будет хорошо, память скоро восстановится, раздвоение личности пройдет без следа, и мы заживем, как прежде...
– Ну, не совсем, как прежде, - заговорил Леонтий Ефимович полным оптимизма голосом.
– Я думаю от конных прогулок вам, Гортензия Павловна, надо будет отказаться.
– Я уже продал всех лошадей, - покивал Михаил Иосифович, печальным блеском глаз переживая утрату конюшни.- Даже своего Витязя. Ничего не должно напоминать тебе о твоем злополучном падении.
– И месяц-другой вам надо будет посидеть дома. Мы понаблюдаем за вами, и если приступы не повторятся, то вы сможете вернуться к прежнему образу жизни.
– Думаю, мы уедем, - улыбнулся Михаил Иосифович, - Вчера я купил небольшой домик на Гавайях, естественно, рядом с морем и действующим вулканом, как ты хотела, надо будет пожить в нем месячишко. А весной Джек Баррель пригласил нас на свое высокогорное ранчо в бразильских Кордильерах Горти любит осень в горах...
Доктор укоризненно на него посмотрел, и Михаил Иосифович засобирался:
– Ухожу, ухожу... Извините, Леонтий Ефимович, я запамятовал, что вы должны ехать к Касьянову.
Сказав, Михаил Иосифович, потянулся губами к щечке Даши, и она ее с радостью подставила.
74. Дискета вошла криво.
Тщательно осмотрев, обстукав и прослушав Дашу, Леонтий Ефимович обрел прекрасное расположение духа. Усадив ее в кресло, он расположился напротив, и по-отцовски полюбовавшись пациенткой, тепло сказал.
– Гортензия Павловна, не соизволите ли вы рассказать мне, что вас заботит? Может быть, вас что-нибудь особенное тревожит? Сны? Неприятные ощущения? Предчувствия?
Вид врача, его манера говорить, расположили Дашу к нему, и она решила кое-что узнать.
– Мне кажется, что ноги мои и лицо покрыты неприятными шрамами... сказала она, застенчиво улыбаясь.
– Ваши ножки и божественное личико покрыты шрамами?
– шутливо удивился Леонтий Ефимович.
– А что в этом странного? Да, конечно, покрыты! В самом деле, ваши ножки и личико покрыты невидимыми шрамами. Год назад на сафари в Восточной Кении ваша несносная Дарья в который раз понесла и, в конце концов, вы оказались в зарослях невероятно колючего африканского кустарника, не помню уж, как его называют. Нет, помню! Кажется, коли-коли на суахили кукуйо. Когда вас из этого коли-коли извлекли, в изодранной амазонке, всю поцарапанную, Михаил Иосифович заплакал от сострадания и хотел пристрелить Дашу, но вы не позволили. После этого неприятного случая вас несколько месяцев лечили в лучших западных клиниках, и шрамы полностью исчезли. А Дашу вы зря не позволили пристрелить... Дурная лошадь - это дурная лошадь, какой бы красивой и породистой она не была.
– А эта рана внизу? Откуда она?
Леонтий Ефимович помрачнел.
– Почему вы молчите? Рассказывайте, я хочу знать!
– Гортензия Павловна! Ну зачем вам это знать? Зачем вспоминать? Поверьте мне, это очень неприятная и тяжелая история...
Дискета в голове крутанулась, и Даша почувствовала себя собственницей жизни. Своей жизни и жизни этого доктора, существующего на ее деньги и деньги таких, как она.
– Рассказывайте, - сказала она решительно.
– Ну хорошо, слушайте, - согласился доктор, живший на деньги собственников жизни, большинство из которых, к его великому сожалению не могли похвастаться ни великосветским тактом, ни благородством, по крайней мере, в отдельные животрепещущие моменты. В голосе его прозвучали мстительные нотки. Укротив их в течение непродолжительной паузы, он заговорил, сопереживая голосом:
– Это случилось три месяца назад. Бандиты закавказской национальности остановили вашу машину недалеко от Шереметьево - вы только-только прилетели из Парижа, с показа мод не помню уж кого, и увезли в неизвестном направлении. Вас долго мучили... И физически, и психологически... Нет, не могу, Гортензия Павловна, увольте, не могу рассказывать, как вас пытали... Я сейчас заплачу.
Даша вспомнила, как изощренно мучил Хирург ее за будущую измену, высокомерно улыбнулась и приказала:
– Рассказывайте!
В голосе получилось много металла и Леонтий Ефимович заговорил, пряча обидевшиеся глаза:
– Вас, Гортензия Павловна, пытали током, голодом, душили, надевая на голову полиэтиленовый пакет, запускали в подпол десятки жаб, крыс и мышей, а потом кассеты с записями пыток, присылали Михаилу Иосифовичу...
– Он что, не хотел платить выкуп!?
– удивилась Даша.
Леонтий Ефимович посмотрел укоризненно.
– Через день после вашего похищения он передал бандитам требуемую сумму, миллион долларов. Они потребовали еще миллион. И получили его немедленно. Но им было мало, и они потребовали еще два. Михаил Иосифович не мог собрать их сразу, да и ясно стало, что вас уже не отдадут, и он обратился к властям. "Шансов на освобождение Гортензии Павловны почти нет", - сказали ему в милиции. Михаил Иосифович в одну ночь поседел и хотел застрелиться. Но случилось чудо... Иннокентий Сергеевич, милейший, кстати, человек и полковник ФСБ в отставке, работая сутками без сна и отдыха, смог установить ваше местонахождение, и обратился к Борису Михайловичу с предложением вас спаси. И спас, рискуя жизнью. Главарь бандитов выстрелил в вас за секунду до своей смерти. Кстати, Иннокентия Сергеевича вы увидите сегодня, он вхож в дом и частенько обедает.
– Меня насиловали?
– спросила Даша, вспомнив Гогу Красного и его "Мерседес".
Тема насилия сидела в ней плотно, поскольку насилие - это не преодоленная страсть, преимущественно мужская, это жгучий интерес, это животное влечение, это то, чего она была лишена в прошлой ее жизни.
Леонтий Ефимович опустил глаза.
– Нет... По крайней мере, об изнасиловании вы следственным органом ничего не говорили. И Михаил Иосифович, естественно, ничего об этом не знает.
Они задумались.