Хирург на районе (Записки районного хирурга)
Шрифт:
Не раз грибники и ягодники натыкались на остатки ракет и снарядов; попадались и целые, неразорвавшиеся. Но многие годы люди их обходили стороной. А что представляет собой боевой снаряд или мина? Правильно, кусок цветного металла, начиненного взрывчатым веществом.
При грамотном подходе к делу можно извлечь взрывчатку из латунной оболочки без ущерба для здоровья? Наверное, можно, но дюже опасно!
Но не перевелись на земле русской кулибины! Решили проблему, смогли обезвредить старые боеприпасы. Как только сошел снег, и в лесу высохла влага, народ рванул по снаряды. И потекли ручейки бывших смертельно
Но видно, кулибины где-то просчитались: стали пополнятся и ряды раненых и убитых в морге и хирургическом отделении. Их было много, пациентов с минно-взрывной травмой, но мне часто вспоминаются первые двое, потому что это были дети.
Сережа Б. перешел в восьмой класс. Учился он хорошо, без троек, но обещанный к лету велосипед родители не купили. Отца сократили на работе, и пришлось жить на небольшую зарплату матери, учительницы младших классов. А у Сережи еще трое братьев и сестер — прокормиться бы, какой уж тут велосипед.
Отец мальчика вместе со своими безработными друзьями попробовал собирать металл, но все уже давно было подчищено их предшественниками. Набравшись смелости, мужчины стали собирать снаряды. Любопытный подросток тенью ходил за мужиками и высматривал, как они обезвреживают снаряды. Его так никто и не заметил. Посчитав, что всему научился, Сережа отправился за собственными трофеями.
Забегая вперед, скажу, что через пять лет число убитых и покалеченных взрывами превысило все мыслимые пределы. Информация об этом просочилась в газеты, СМИ надавили на Министерство обороны, а те наконец разминировали местность. Насобирали еще 40 тонн боеприпасов и потом дней десять подряд взрывали их в заброшенном карьере. Это сколько еще народу полегло бы?..
Мальчику не пришлось долго искать: боеприпасы буквально валялись под ногами. Первый же предмет, обнаруженный Сережей, взорвался у него в руках: «Маленькая, блестящая железячка! Я ее поковырял отверткой, она и взорвалась».
Никто из нас до этого никогда не сталкивался с минно-взрывной травмой. Да и кто бы мог предположить, что за тысячи километров от ближайшей «горячей точки» у нас будут такие пациенты? Пришлось доставать книги по военно-полевой хирургии. Позже, когда поток таких больных увеличился, я достал специальные монографии по минно-взрывным травмам, написанным после афганской войны. Довольно многое из них мне пригодилось в практике районного хирурга.
Сереже раздробило правую кисть (он был правшой). Спасти конечность мы не смогли: кости были раздроблены, мышцы размозжены. У огнестрельных ран, в частности и при минно-взрывных травмах, помимо явно видимого повреждения, образуется зона молекулярного сотрясения. Взрывной волной ткани повреждаются на молекулярном уровне. Они могут омертветь, а могут и не пострадать. Точно сказать, на каком уровне остановилось повреждение, можно лишь спустя несколько дней, а то и недель.
Два дня мы боролись за руку школьника, но чуда не произошло. Началась гангрена. Пришлось ампутировать кисть по лучезапястный сустав. Бедный ребенок, он так хотел велосипед! Кто ответит за его мучения? Почему скупщиков металла не привлекли к ответственности за прием боеприпасов?
Милиция несколько раз проводила облавы, пойманных «металлистов» задерживали. Составляли протокол — и отпускали. Им даже нечем было платить сторублевый (по современному курсу) штраф. Но разве дело в них?
Дней через пять, после ранения Сережи, доставили двухлетнего Ваню 3. Он вместе с папой пошел в лес смотреть, как его отец, придурок, будет разбирать снаряд. Отец Вани слыл опытным: не один десяток снарядов и мин сдал на металл. Но что-то пошло не так, и снаряд взорвался. Папашу лишь слегка поцарапало осколками, а сыну досталось. Он стоял рядом.
Один осколок пробил левую щеку мальчика и застрял в десне. Он даже не выбил зубы, потому что те еще просто не успели вырасти. Второй вошел слева в поясницу, задел верхний полюс левой почки, прошел сквозь селезенку и, пробив купол диафрагмы, по пути размозжив нижнюю долю левого легкого, уткнулся в перикард, в полусантиметре от сердца.
Как назло, это было воскресенье, заведующий уехал на рыбалку, и мне самому пришлось принимать тактическое решение. По приказу сверху на такой случай я был обязан вызвать детских хирургов по санавиации. Я позвонил, доложил обстановку, мне ответили, что будут через семь часов. Вертолеты по-прежнему не летали, на машине было по-прежнему далеко.
Такой вариант меня не устроил: поврежденные органы продолжали кровоточить. Мы переливали ребенку кровь, но надо было его зашить. Подумав, что хуже все равно не будет, я решил оперировать сам.
По всем правилам в данной ситуации нужно было оперировать или через три разреза, или через два. Если три, то почку следовало оперировать путем люмботомии (разрез через поясницу), затем выполнить лапаротомию (разрез живота) и убрать селезенку, после перейти на торакотомию (вскрыть грудную клетку) и, резецировав легкое, ушить диафрагму, убрать осколок. Много!
Можно было обойтись двумя доступами: оперировать почку через лапаротомию. Лучше, но тоже многовато для двухлетнего ребенка. К тому времени я уже ознакомился с работами военных хирургов: они предлагали оперировать в подобных ситуациях с одного доступа, через лапаротомию. Это было рискованно, с детьми так еще не поступали. Но и дети не должны гибнуть от боевых повреждений. Я взял скальпель.
Применив чревосечение, я удалил селезенку — почти всю, кроме небольшой неповрежденной части.
Последние исследования в детской хирургии доказывали, что опасно целиком убирать селезенку, как это делали раньше. У детей резко снижается иммунитет. Но если взять и вшить кусочек ткани селезенки в прядь большого сальника или в переднюю брюшную стенку, то через полгода на этом месте вырастет новый орган, и проблема нивелируется.
После я резецировал размозженный участок почки и вошел в легкое через дыру в диафрагме, проделанную осколком — она оказалась довольно приличной, порядка 10 см в диаметре. Так я извлек осколок.
Когда приехали специалисты из области, Ваня уже лежал в палате и хлопал глазами. Поначалу коллеги были страшно недовольны — мол, надо было их дождаться, это ребенок, а у меня нет специализации по детской хирургии. Я им в пику ответил, что у них нет специализации по военно-полевой хирургии. Они поуспокоились, а когда разобрались, то и похвалили, сказав, что ребенок поправится, а это — главное.