Хищник. Том 2. Рыцарь «змеиного» клинка
Шрифт:
Судьба двух десятков наших воинов, которые первыми бросились к воротам, была незавидна: их проткнули насквозь, закололи или сожгли; многие были убиты, еще больше народу покалечили. Однако любой опытный воин знает, что такое оружие защиты — это последнее отчаянное средство, способное задержать лишь передовой отряд противника. Как только стало совершенно ясно, что наши воины все равно переберутся через стену и встретятся со второй линией римской обороны, копейщики и меченосцы мигом перекрыли городские улицы.
Теодорих вместе со своим другом королем Фридерихом и старшими офицерами, включая и меня, все еще находился на некотором расстоянии от места сражения: там, откуда он мог лучше всего осуществлять командование. Мы увидели, как один из наших всадников галопом обогнул городскую стену, прискакав от других ворот. Он объявил, что и те и другие ворота уже открылись изнутри и из них хлынул поток убегающих легионеров.
— Но среди них нет воинов, — сказал посланец. — Только горожане. Им было позволено убежать, чтобы спастись.
Теодорих что-то проворчал и сделал воину знак снова отправляться на свое место, а затем обратился к нам:
— Похоже, Одоакр собирается сражаться за каждую улицу и каждый дом. Это будет нам стоить огромного числа убитых и раненых. Королю не подобает вести войну таким способом.
Ибба пробормотал:
— Это все равно как шлюха, которая расставляет ноги, чтобы ею попользовались, но в то же время отчаянно царапается и кусается.
— Во время прошлых войн Одоакр вел себя достойно, — вставил Эрдвик. — От возраста у него, должно быть, высохли мозги.
— Меня удивляет, — сказал Фридерих, — что генерал Туфа согласился сражаться таким способом. Он ведь кроме всего прочего еще и ругий.
— Поскольку горожан там не осталось, — заметил Питца, — почему бы нам просто не перекрыть ворота и не запереть римскую армию внутри Вероны. Мы спокойно можем отправиться дальше своей дорогой, победив их без всякого кровопролития. По прошествии времени они все умрут там от голода.
Теодорих покачал головой:
— Ну уж нет, мне не по душе просто похоронить Одоакра. Я должен дать понять всем римлянам — и Зенону, — что я разбил его наголову. — Он поднял щит — так делали простые пехотинцы, когда приносили клятву, — а затем добавил: — Ну что же, друзья мои, если Одоакр и Туфа желают сражаться за каждый дюйм земли, да будет так.
Так оно и вышло. Спешившись, мы все — короли, старщйе офицеры и рядовые — сражались за каждый уголок города, а надо вам сказать, что в Вероне великое множество открытых площадей. Бои шли также среди аркад огромного городского амфитеатра, выше и ниже рядов для зрителей, которые окружали арену. Затем мы стали сражаться там, где места поменьше — на городских улицах, и копья пришлось сменить на мечи. И наконец многим из нас пришлось достать кинжалы, ибо схватки уже происходили на маленьких, тесных улочках, в атриумах общественных зданий и даже прямо в комнатах частных домов — тут уж развернуться совсем негде. Легионерам Одоакра такой бой украдкой, возможно, был так же противен, как и нам, но они, не обращая на это внимания, сражались доблестно и мужественно. Если бы наши «змеиные» мечи — тонкие, острые, не ломающиеся и не гнущиеся — по своему качеству не превосходили короткие гладиусы римлян, мы, возможно, и не смогли бы их победить. А так мы теснили врагов все дальше и дальше, очищали одну улицу за другой, оставляя позади множество убитых воинов, как своих, так и вражеских. Подчинившись приказу Теодориха, мы не уничтожали здания в Вероне, но весь город был буквально залит кровью.
Когда мы сражались в Вероне за каждый дом, я выяснил кое-что интересное: узнал, почему винтовые лестницы во всех зданиях всегда расположены одинаково — так, чтобы они закручивались вправо. Это делается для того, чтобы центральный столб мешал размахнуться правой рукой, в которой зажат меч, незваному гостю, если тот попытается пробиться вверх по лестнице. В то же время у защитника, который сражается наверху, вполне достаточно места, чтобы замахнуться мечом. Именно из-за этой особенности конструкции я и получил от противника рану (мне полоснули мечом по левой руке), не слишком серьезную, но довольно глубокую, из которой потоком хлынула кровь, так что мне пришлось обратиться за помощью к лекарю. Я утешился тем, что теперь у меня на каждой руке по шраму; этот новый шрам на левой руке, так сказать, уравновешивал старый шрам на правой: помните, как много лет тому назад Теодорих лечил меня от укуса змеи.
Не знаю, как далеко в городе продвинулись наши к тому времени, когда лекарь перевязал мне рану. Я поспешил обратно в гущу сражения, согнув руку и размышляя о том, смогу ли удерживать ею щит. Я подошел к маленькой площади, на которой яростно сражалось множество людей, плечом к плечу, тогда как немало воинов уже либо лежали неподвижно, либо корчились на камнях мостовой. Только я приготовился вступить в сражение, как на дальнем конце площади появились еще двое: безоружные и с поднятыми над головой руками. Они громко закричали, пытаясь перекрыть шум сражения. Одного из этой пары, кричавшего звонким голосом, я узнал: это был юный Фридерих; более низкий голос принадлежал какому-то крупному воину в одежде римлянина. Оба они призывали:
— Перемирие! Indutiae! [76] Gawa'irthi!
Сражающиеся воины, услышав призыв, подчинились и опустили оружие. Фридерих приказал своим людям срочно разыскать Теодориха и привести его на площадь. После этого молодой король приблизился ко мне и сказал:
— Акх, рад тебя видеть, сайон Торн! Ты ранен? Не сильно, я надеюсь? Позволь мне представить тебе моего собрата ругия. Это Туфа, magister militum.
Римский генерал что-то проворчал в знак приветствия, и я тоже последовал его примеру. Стоило лишь распространиться известию о перемирии, как сражение вокруг нас стихло, Фридерих с гордостью сообщил мне, как «собрат ругий» разыскал его и предложил на время прекратить военные действия. Я рассмотрел этого человека. Туфа был одет в изящные доспехи, соответствующие его высокому положению, и носил их с достоинством. Хотя он был примерно нашим с Теодорихом ровесником (лет тридцати пяти или около того), у него была рыжеватая борода, гораздо пышнее тех, которыми могли похвастаться более пожилые наши командиры, что показалось мне вопиющим нарушением дисциплины или пренебрежением к обычаям, царившим в римской армии. Очевидно, пренебрежение все-таки было более точным словом, потому что, когда Теодорих присоединился к нам, Туфа с кислым видом отрекся от всего, что связывало его с римской армией.
76
Перемирие (лат.).
— Заметив в гуще сражения короля ругиев, — сказал он, кивнув в сторону Фридериха, — я предложил ему объявить перемирие, для того чтобы побеседовать с тобой, король Теодорих. — До этого Туфа говорил на латыни, но теперь, желая показать свое родство, заговорил на наречии ругиев, на старом языке: — Я пришел не для того, чтобы сдаться, вернее, не просто сдаться, а чтобы принести тебе клятву верности, и очень надеюсь, что и ты ответишь мне тем же.
— Или же, выражаясь не столь высокопарно, — сухо заметил Теодорих, — ты покинул свой высокий пост и собственных людей.
— Кое-кто из моих людей решил последовать за мной. Но их мало: это всего лишь моя личная дворцовая охрана — ругии, которые, как и я, будут с радостью сражаться под командованием нашего короля Фридериха. Остальная армия осталась верна римскому королю Одоакру.
— Почему же ты, magister militum римской армии, вдруг решился на измену?
— Vai? Оглянись вокруг! — с отвращением воскликнул Туфа. — Разве это битва?! Сражение в углах и щелях! Я за Рим, да, и я бы тоже защищал его, но только не таким способом! Эти деяния на совести Одоакра, точно так же, как и постыдное отступление от Изонцо. Ты, по крайней мере, сражался храбро, открыто, наступая. Повторяю еще раз: я за Рим. Вот почему, поскольку я ожидаю, что ты станешь защищать его как настоящий мужчина и воин, когда это придется делать, я хочу быть вместе с тобой.