Хищник
Шрифт:
Когда шасси оторвались от земли, отпив несколько глотков виски, он наконец-то заговорил.
— Думаю, пришло время, когда тебе нужно вернуться домой.
Это случилось. Он произнес то, чего я так боялся услышать.
Если бы он озвучил это, когда мы были в тюрьме, я бы сбежал в город. Я бы даже снял там номер в отеле, чтобы дождаться того момента, когда он уедет. Но я не мог сбежать с борта самолета. Бонд все продумал. Я думаю, что таким был его план изначально. Потому что заставить меня говорить
— Я и возвращаюсь домой, — сказал я. — Каждые несколько недель.
Я посмотрел в окно, видя перед собой проплывающие облака, и знал, что турбулентность останется позади, как только мы их минуем. По крайней мере, я был уверен, что самолет перестанет качать. Но, кто может знать, к чему приведет этот чертов разговор?
— Так вот, значит, как ты теперь это называешь? Дом?
— Это место, где я живу, где я сплю, где отсасывают мой член. Так что, да, это мой дом.
— А что насчет другого дома?
В этом гребаном самолете просто не хватит водки, чтобы заставить меня говорить об этом. И тут не было ничего, что стюардесса могла предложить мне, чтобы усмирить то, что начинает бурлить в моей груди. Только крики могли успокоить меня, но они остались в двенадцати километрах подо мной.
— В аду я видел это место.
— Давай поговорим о том, почему ты не хочешь вернуться.
Я щелкнул застежкой и освободил себя от ремня безопасности. Мне казалось, что эта хрень скоро выжмет из меня все, что я съел.
— Принеси мне еще одну чертову порцию бухла, — крикнул я вслед стюардессе, и опрокинул себе в рот все, что оставалось в стакане, и это обожгло мне горло.
— А ты перестань меня лечить, Бонд.
Так мы с Шэнком всегда говорили, когда отец пытался изображать из себя психиатра. В большинстве случаев я мог выслушивать его наставления, но только не сегодня.
Он медленно сложил руки у себя на коленях.
— Ты не нуждаешься в лечении. Я просто пытаюсь понять, что у тебя на уме.
Не нуждаюсь в лечении? С той минуты, как он появился на борту самолета, он только этим и занимается. Со мной сейчас говорит психиатр, а не мой отец. Меня жутко бесит, что порой он путает эти понятия.
— Ты в курсе, что творится в моей голове. И ты прекрасно понимаешь, почему я не вернусь. Нет смысла мусолить эту тему. То, что я буду говорить об этом снова и снова, никак не изменит моего отношения к этому.
На этот раз цыпочка принесла две порции водки и поставила передо мной.
— Меня устраивает отель, в котором я остановился, а уже завтра внесу залог за квартиру. Это будет новый дом, новое начало. Ты можешь называть это, как тебе вздумается.
Как только я закончил говорить, он назвал меня по имени. Интонация, с которой он это сделал, еще больше выводила меня из себя. Он не был тем мужиком, который растил меня. Он все еще играл в психиатра, и я больше не мог этого вынести.
— Прекрати, Бонд. Я не хочу ничего менять.
Он снова назвал меня по имени.
Боже, чего он эти добивается?
— Ты...
Я замотал головой.
— Хватит, Бонд.
Я не хотел продолжать. Я больше не желал слушать это дерьмо.
— Это не твой дом.
— Мой, — процедил я сквозь зубы.
— Ты заблуждаешься.
Когда я поймал себя на том, что моя рука сжимает один из стаканов слишком сильно, я поставил его на стол и продвинулся к краю своего сидения.
— Это не то место, где ты рос и где проводил все свое время до того момента, как мы открыли тюрьму, не то, куда ты раньше постоянно летал...
— Довольно! — Я водил своими ладонями по джинсам, пытаясь сдерживать дрожь в руках и вытирая пот. — Это все совсем не важно.
— Вот как ты теперь на это смотришь? Ты считаешь, что это никак не влияет на твою жизнь? Мне кажется, тебе нужно все обдумать и принять верное решение. Уверен, это поможет...
— Зачем ты это делаешь? — я сорвался на крик, но мне было плевать.
— Я пытаюсь доказать тебе то, что не все твои воспоминания плохие.
Не все они были плохими, и в этом он был прав. Но некоторые из них были настолько мрачными, что заставляли меня держаться подальше от этого места долгое время. Я не хотел заново переживать все это дерьмо каждый раз, когда возвращаюсь туда. Так что буду избегать этого столько, сколько мне будет нужно.
— Например, тот день, когда ты появился на пороге моего дома с вещами в мусорных пакетах, — продолжил он. — Ты помнишь то утро?
— Бонд, — прорычал я, вцепившись в подлокотники, чтобы усидеть на месте и не заткнуть ему рот насильно. — Я же сказал, что не хочу говорить об этом.
Он вздохнул.
— Понимаю тебя. Но в какой-то момент это становится просто необходимо. Нельзя постоянно перевязывать свои раны. Иногда их нужно разбинтовывать, чтобы проветривать, и довольно часто. Потому что знаешь, к чему это может привести?
Я встаю с места и выхожу в проход.
— Да, я знаю. Это может сделать тебя охранником в тюрьме, где вы мучаете людей до смерти. Но не кажется ли тебе, что уже слишком поздно? Я уже мучаю и уже, блядь, убиваю! Похоже, что в мою рану уже не просто попала инфекция, а она уже преобразовалась в ебаную гангрену.
— Я понимаю, что это может произойти не сразу, но надеюсь, что однажды ты задумаешься о возвращении домой.
Дом. Дом. Дом.
Я больше не могу слышать это слово.