Хлорофилия
Шрифт:
– Это его дело, – спокойно отозвался Савелий.
– И мое тоже. И твое. – Старик подождал возражений, не получил их и объявил: – Кое-что меняется. Я передумал. Тебе придется сходить к доктору Смирнову. Это мой старинный приятель, я позвоню ему и договорюсь.
Герц кивнул:
– Сходить – это легко. Но тогда получится, весь юбилейный номер будет написан одним только мною.
Старик удивился:
– А что тут такого? Я начинал журнал в одиночку. Тебе будет полезно. Покрутись, побегай. Пожертвуй этим, как его… персональным психологическим комфортом.
С какой
– Это будет, – продолжал старик, – твой, хе-хе, дембельский аккорд. Знаешь, что такое «дембельский аккорд»?
– Нет.
– Ну и ладно. А вечером, ровно в девятнадцать тридцать, будь здесь. В редакции. Надо поговорить. Отмени все дела. Не опаздывай. – Пушков-Рыльцев игриво подмигнул (эта игривость была ужасна, так мог бы ухмыляться тираннозавр) и добавил: – А то испортишь себе жизнь на много лет вперед.
Покинув конференц-зал, озадаченный Савелий нашел коллег в дальнем помещении редакции, приспособленном для перекуров, чаепитий и уединенных посиделок. Как обычно, по окончании оперативного совещания сотрудникам требовалось время, чтобы прийти в себя. Столетний шеф-редактор распространял вокруг себя слишком мощные энергетические волны.
Впрочем, к моменту прихода Герца монстры журналистики, вполне расслабленные, развлекались тем, что допрашивали новичка.
– …Он мне говорит: закончи университет! – рассказывал румяный Филиппок. – Я говорю: зачем? Я и так все знаю. И уже приглашен работать в солидное место. Мне, говорю, надоело учиться. Потом доучусь. Года через три или четыре. А он – нет, ты должен получить диплом. Я ему: папа, я никому ничего не должен. А он обижается…
– Но ты действительно никому ничего не должен. – Варвара блеснула глазами.
– Естественно! Но папа… Ему восемьдесят лет, он человек из прошлого. Я всю жизнь от него слышу: ты должен это, ты должен то… Я тебя растил, я тебя кормил… Я ему говорю – папа, ты не обязан был меня кормить, меня бы в любом случае прокормило государство…
«Приятный парень», – подумал Савелий, а вслух произнес:
– Тяжело тебе с папой.
– Не то слово! – воскликнул мальчишка. – Однажды он посмотрел один из моих учебников. «Основы теории абсолютного процветания». Заплакал, представляете?! Пытался порвать книгу. Думал, она – бумажная.
– А на каком этаже ты живешь? – спросил кто-то с дальнего конца стола.
– Ну, я родился на шестьдесят первом. Сейчас снимаю на пятьдесят седьмом, на двоих с подругой.
Савелий и Варвара переглянулись. Вокруг раздались вежливые вздохи.
– Хороший этаж, – похвалила Варвара. – Скромно и со вкусом. А чем занимается твоя… э-э… девушка?
– Пока ничем. Дома сидит. У нее родители – «соседи», она выросла под объективами. А квартира, где мы сейчас живем, не подключена. И теперь у нее депрессия. Все время на меня рычит, ругается… Жалуется, что я ей солнце загораживаю… Говорит, без «соседей» невыносимо. Ей кажется, что она никому не нужна, всеми брошена и так далее. Я объясняю, что «соседи» – игрушка для бледных, а она обижается.
– Сходи к участковому психотерапевту.
– Ходил. Врач сказал, что это зависимость. Отвыкание займет несколько месяцев, потом станет легче. В крайнем случае посоветовал подключиться… Сказал, что сам – «сосед» с большим стажем.
– Все психотерапевты – «соседи» с большим стажем, – тихо заметил Гоша Деготь.
– Отвези свою девушку отдохнуть, – посоветовал кто-то. – В Европу.
Филиппок покачал головой:
– Там еще хуже. Я два раза ездил. Больше ни ногой. Скучно, грязно, все голодные, все бледные. Или работают с утра до ночи, или попрошайничают. По пять раз в день умоляют продать немного мякоти стебля. У них это называется «русская трава». Или «кремлевская». Дурацкие вопросы задают. Думают, мы тут, в Москве, сами растим эту траву для собственного удовольствия. Завидуют страшно… Нет, я больше не поеду. И подруга не поедет.
Над столом опять пронесся вздох.
– Извини, Филипп, – мягко прервала его Варвара. – Ты хороший мальчик, но тебе не следует употреблять слово «подруга». А тем более – «друг» или «дружба»… На верхних этажах так не принято.
Студент покраснел, улыбнулся и тряхнул головой.
– Понял. Прошу прощения. Нельзя ли мне еще воды? Обожаю «экстра-премиум».
– Ее нам поставляет рекламодатель, – со значением произнес Пружинов. – Теперь, юноша, вы будете пить ее каждый день.
Филиппок восторженно рассмеялся.
Мысленно планируя день, Герц вышел в общий зал – к этому времени уже заполненный чернорабочими журнального дела: секретаршами, верстальщиками, координаторами фотосъемок и самими фотографами, главным образом переутомленными, но разбитными юношами в богемных свитерах, – и прошелся из угла в угол. Его аккуратно обходили, боясь задеть и потревожить. Молодежь давно считала его мэтром и обращалась по имени-отчеству, с легким поклоном, что, кстати, немало помогло Савелию в период покорения сердца своенравной и насмешливой девушки Варвары.
«Неплохо было бы, – подумал он, – отловить сейчас своенравную и прижать где-нибудь в углу, для забавы и вящей эмоционально-гормональной подпитки». Но Варвара, окруженная помощниками, уже была сама не своя – настоящая деловая женщина. Герц только махнул ей рукой на прощание, а сбоку референтка с личиком старательной дуры (впрочем, вполне приятная) уже протягивала ему листок с адресом места первой встречи – интервью подготовлено, с клиентом созвонились и договорились, очертили круг вопросов, которые желательно затронуть, а также вопросов, которые затрагивать нежелательно. Осталось поехать и сделать дело.
3
В детстве Савелий играл в сибирских партизан.
Все мальчишки играли в сибирских партизан. Сибирские партизаны были в моде. Точнее, не сами партизаны, а игры в сибирских партизан. Самих партизан мало кто видел даже в Сибири. Не говоря уже о Москве. Но Савелий играл.
Он воображал себя неутомимым, жующим вяленую медвежатину. Он скрывался в тайге, он возглавлял маленький надежный отряд, он наводил ужас на жадных, суетливых, одуревших от опиума китайцев, считающих, что земля, куда их временно пустили пожить, принадлежит им.