Хлыст
Шрифт:
Литературные и жизненные отношения Горького и Белого рассматривались не раз [1837] . Нет сомнений, что Горький много читал Белого; в библиотеке его более двадцати сочинений Белого, из них 11 — с пометами хозяина [1838] . «Он плакал над русскими стихами, но русской прозы не любил. Русские писатели XIX века в большинстве были его личными врагами: Достоевского он ненавидел; Гоголя презирал; от […] Соловьева его дергало злобой и страстной ревностью», — писал о Горьком человек, близко знавший его вкусы [1839] . Тем большую вражду должен был вызывать Белый: писатель, который подчеркивал свою зависимость от русской традиции и при этом сохранял влияние на новое писательское поколение; единственный соотечественник, которого приходилось всерьез рассматривать как соперника. Четырехтомные мемуары Горького, замаскированные под Жизнь Клима Самгина, писались в те же годы, что и трехтомные мемуары Белого. Конкурентные отношения этих писателей, действующих лиц и авторитетных свидетелей великой эпохи, очевидны. Когда Горький работал над третьим томом Самгина, он уже мог читать первый том мемуаров Белого [1840] и убедиться в том, что его, Максима Горького, роль в данной версии истории пренебрежимо мала. Со своей стороны Горький боролся против влияния Белого, как против самой серьезной опасности. Когда писатель не нравился Горькому, он обвинял его в подражании Белому; это повторялось много раз и относилось к таким разным авторам, как Пильняк, Цветаева и Панферов [1841] . Отвергнутые Горьким писатели, как Гладков, и вправду искали поддержку у Белого [1842] .
1837
Напр.: Алиса Крюкова. М. Горький и Андрей Белый. К истории творческих взаимоотношений — Андрей Белый. Проблемы творчества. Москва: Советский писатель, 1988, 282–308.
1838
Островская. Рукой Горького. Москва: Советский писатель, 1985, 67.
1839
Берберова. Курсив мой, 217.
1840
Пометы Горького на воспоминаниях Белого, начиная с первого тома На рубеже двух столетий, см.: Островская. Рукой Горького, 71–75.
1841
Например, в письме 1922 года Пильняку: «Вас явно смущает Белый […] Белому нельзя подражать […] Не сомневаюсь, что он и чужд и непонятен вам, так же, как чужд и мне». О Цветаевой Горький писал, что она «истерически переделывает в стихи сумасшедшую прозу Андрея Белого» (Горький и советские писатели, 311, 497).
1842
Ср. переписку Ф. В. Гладкова с Горьким (Горький и советские писатели, 63–124) и Белым (опубликована В. Гладковой в: Андрей Белый. Проблемы творчества, 753–772); интертекстуальная зависимость Цемента Гладкова от Петербурга Белого показана в: Katerina Clark. The Soviet Novel. History as Ritual, 78–79; противоположность реакций Белого и Горького на роман Гладкова Энергия (1932) прослежена в: Н. А. Богомолов. Андрей Белый и советские писатели. К истории творческих связей — Андрей Белый. Проблемы творчества, 309–336.
Если наша гипотеза верна, то в фигуре Безбедова Горький сводит давние счеты с Белым. Безбедовская голубятня деметафоризирует Серебряного голубя Белого, рисуя карикатуру на его автора. Белый ничего не понимает в голубях, о которых взялся писать, хоть и читал ученые книжки о них. Поэтому он жалок, но страшен. Безбедов портит породу голубей-птиц, Белый испортил литературу о голубях-сектантах. Безбедов нелепо борется с настоящим голубятником Блиновым и проигрывает ему во всем; так Белый, знающий жизнь по книгам, тщетно боролся с Горьким, подлинным знатоком сект. Блинов говорит Безбедову то, что Горький, в связи с сектантской темой, мог думать о Белом: «Ты, говорит, не из любви голубей завел, а из зависти, для конкуренции со мной, а конкурировать тебе надобно с ленью твоей, не со мной» (23/300). Безбедов убивает прекрасную Зотову, как Белый убил в свое время замысел прекрасного романа.
Если либералы типа Самгина и Кормилицына не способны понять русское сектантство и его великолепную богородицу, считает Горький, то попутчики типа Безбедова более опасны. Они клевещут на народ, искажают роль сект, компрометируют их своими писаниями. Хлысты — отнюдь не голуби, всю жизнь считал и продолжает считать Горький, а настоящие революционеры. Они делают революцию в том же смысле, в каком делают ее большевики типа Кутузова, который делает ее на хлыстовские деньги; и еще в другом, пока непонятом большевиками смысле, который олицетворен в фигуре Марины и содержится в ее гностическом учении и в идеях о близком матриархате.
Фамилия «Безбедов» дает содержательный контраст к собственному псевдониму писателя. Можно предполагать также, что она сконструирована по образцу «Бессонова», героя Хождения по мукам Алексея Толстого, в котором изображен Блок — столь же негативно, но более узнаваемо, чем Белый изображен в Безбедове. Так новое поколение русских писателей расправлялось со своим наследством. «Людей такого типа он видел немало», — думает Самгин; «но — никто из них не возбуждал такой антипатии, как этот […] Он ведет к мыслям странным, совершенно недопустимым» (23/260). Безбедов — темный предшественник, смешной двойник и опасный соперник Самгина. «Мысль о возможности какого-либо сходства с этим человеком была оскорбительна» (23/226). Кто-то может вдруг увидеть сходство Горького и Белого, вообще новой советской литературы и русского символизма, и эта мысль вызывает у автора страх. «Он не только сам карикатурен, но делает карикатурным и того, кто становится рядом с ним» (23/270). Этот мотив повторяется пунктиром на протяжении сотен страниц. «В неожиданной, пьяной исповеди Безбедова было что-то двусмысленное, подозрительно похожее на пародию», — думает Самгин (23/347). Горький пишет новый роман о сектах, но все еще, двадцать лет спустя, боится сравнения с текстом-предшественником. Он, конечно, переадресовывает собственный страх сопернику. Безбедов полагает, что Зотова устроила их, Самгина и Безбедова, жить вместе «намеренно, по признаку некоторого сродства наших характеров и как бы в целях взаимного воспитания нашего». Но Марина знает: «Это — твоя догадка, Клим Иванович» (23/351). Кого замещает здесь эта так и не поделенная Марина — реальную женщину? абстрактного читателя? народ? власть?
Внешне Безбедов описан в деталях; физически он скорее не похож на Белого. Между их судьбами есть, как мы видели, черты сходства. Но главные параллели — в их речах, в том, что Горький называл «языком». Безбедов признается в покушении на жизнь конкурента-голубятника Блинова, что вызвало у Самгина «странное подозрение: всю эту историю с выстрелом он рассказал как будто для того, чтобы вызвать интерес к себе» (23/302). Сравните с этим подготовительную заметку Горького: «А. Белый вычитал и выдумал множество страхов, доброй половине их он сам не верит, а другою половиной, хитрый, украшает себя, делает интересным» [1843] . Безбедов сам себя называет «глухонемым» (23/230); через несколько лет Горький в своей разносной статье О прозе, направленной лично против Белого [1844] , назовет его «глухим». Безбедов говорил, «точно бредил, всхрапывая, высвистывая слова […] Жутко было слышать его тяжелые вздохи» (23/300); в статье О прозе речь Белого характеризуется как «старчески брюзгливая и явно раздраженная чем-то» [1845] . Безбедов говорит «явно балаганя»; в статье О прозе Белый сравнивается с «балаганным дедом». Безбедов говорит с «жалкой гримасой скупого торгаша»; Белый, по мнению Горького, предлагает начинающим писателям «лавочку, в которой продаются „готовые наборы слов“» [1846] .
1843
Архив А. М. Горького. Москва, 1969, 12, 223–224.
1844
В статье О прозе жестокой критике подвергаются и другие люди старшего поколения, очевидно связанные с Белым (К. Петров-Водкин, Ф. Гладков, М. Шагинян). «Вполне естественно […] указывать ученикам на недостатки учителей», — пишет Горький (Собрание сочинений, 1953, 30, 408).
1845
Там же, 395.
1846
Там же, 394.
В этой статье, своем литературном завещании, Горький обрушился на Белого с прямыми и страшными обвинениями. Белый пишет для того только, чтобы показать, «как ловко он может портить русский язык». В стране есть «трудно уловимые враги, которые вредят […] всюду, где могут повредить», и один из них — Андрей Белый. Он портит язык, национальное богатство и государственную гордость. Он — вредитель. Пишет он для того только, чтобы «показать себя […] не таким, как собратья по работе» [1847] . Горький сравнивает Белого с пушкинским Сальери, завистником и отравителем; читателю легко догадаться, кто здесь считает себя Моцартом.
1847
Там же, 396.
Теперь, в начале 1933, цели Горького и его средства иные, чем они были два-три года назад, когда сочинялся третий том Самгина; но, начиная открытую кампанию по вытеснению Белого из советской литературы, Горький использует старый ряд метафор. Они были разработаны для фигуры Безбедова, этой аллегорической карикатуры на Белого, и развивались со времен Серебряного голубя. Тогда, в 1909, роман Белого о том, как социалист стал сектантом и был убит, опередил так и не написанный роман Горького о том, как сектант стал вождем социалистического народа. Двадцать лет спустя Горький пишет другой роман, в котором изображает Белого жалким интеллигентом, живущим среди сектантов и их не видящим, и в итоге убивающим народную надежду. Теперь, к 1933 году, оба вернулись в страну победившего социализма; но борьба продолжалась, перейдя из незаконченного романа — в заканчивающиеся жизни.
У автора много героев и одна смерть: абсолютный Другой. Когда автор убивает, он делает это, подобно самому близкому из своих собственных героев. Когда автор умирает, он делает это как Другой, самый отличный от себя из изображенных им других. Статьей О прозе Горький совершил предательство, граничащее с убийством, как его Самгин; а Белый не замедлил умереть подобно своему Дарьяльскому, преданный теми, с кем честно пытался быть вместе. Скоро скончался и Горький. Если он был отравлен [1848] , то не так как пушкинский Моцарт, а как его собственный Безбедов: не завистливым коллегой, а властью, для которой писатель лишь свидетель, а его убийство — метод важнейшей из чисток: чистки памяти.
1848
О смерти/гибели Горького см.: Вячеслав В. Иванов. Загадка последних дней Горького — Звезда, 1993, 7, 141–163; Л. Спиридонова. М. Горький: Диалог с историей. Москва: Наследие-Наука, 1994.
— Помер.
— От чего? — тревожно воскликнул Самгин.
— Паралич сердца [1849] .
— Он казался вполне здоровым.
— Сердце — коварный орган, — сказал Тагильский.
— Очень странная смерть, — откликнулся Самгин […]
— Умная смерть, — решительно объявил товарищ прокурора. — Ею вполне удобно и законно разрешается дело Зотовой (24/155).
Часть 7. Женская проза и поэзия
1849
В официальном сообщении о смерти Горького сказано, что смерть наступила «при явлениях паралича сердца» (Правда, 1936, 20 июня).
Секс, текст и секты вовлечены во взаимодействия, в которых если и удается обнаружить некие регулярности, самыми важными оказываются исключения. Сюжет войны полов, характерный для романтической и потом модернистской культуры, подвергался расщеплению не в зависимости от биологического пола автора, а в зависимости от его идеологического отношения к полу. У Свенцицкого в Антихристе, у Горького в Самгине, у Радловой в Повести о Татариновой, у Цветаевой в Хлыстовках и Молодце — гибели или смертельной опасности подвергается женщина. Этот вариант следует за Демоном Лермонтова. Противоположный тип гендерной фабулы следует за Золотым петушком Пушкина. В Пророчице Захер-Мазоха, в Серебряном голубе Белого, в Романе-Царевиче Гиппиус, в Сатане Чулкова, в Пятой язве Ремизова — гибель в результате сектантского обольщения ожидает героя-мужчину. Любовь к демоническому началу ведет к смерти человеческого партнера; но жертва, и даже демон, могут оказаться разного пола, и это сложным образом связано с полом пишущего.