Хлыст
Шрифт:
Гиппиус писала в 1908, что в Добролюбове, «как во многих и многих теперь», жила идея «свободного оправдания и принятия и плоти и духа равно — потому что всякий из нас — плоть и дух равно» [990] . Но природа, которой так истово поклоняется Добролюбов, не включает в себя человеческое тело. Мысль о религиозном примирении с ‘плотью’, с природой человека приводит его в гнев:
Пред вами стою я, современные люди! Вам не надо борьбы со своей плотью, со своим тлением, со своим злом, вы называете все это ничтожеством и униженьем для человека […] Нет, я не буду лгать, как вы, я не скажу, что мое намерение чисто, у кого чисто оно? Вы привыкли к безобразию своему […] Кто не хочет бороться, тот трус [991] .
990
А. Крайний (З. Гиппиус). Литературный дневник. Санкт-Петербург: изд. Пирожкова, 1908, 58–59.
991
Добролюбов. Сочинения. Из книги невидимой, 53.
Впрочем, Добролюбов старается уйти от скопческого экстремизма: «пусть и низшая плотская ступень стоит, но только как низшая». Над плотью, однако, надо «господствовать […] как над малым братом своим» [992] . Он учит отвергать в плоти «все змеиное»; учит «бесконечному сожалению» к плоти; учит, что «все вещество станет духом» [993] . Добролюбов предлагает видеть в плоти избу и перестроить ее в духе утопического дворца.
Братья, построим дворец вместо прежней избы […] Все прежние балки годятся на лучшее дело. Но совершится это только тогда, если не будем молиться на балки, а будем строить из них. И одухотворится вся плоть, станет подобной духу могущества, воскреснет всемирное духовное тело [994] .
992
Там же, 124.
993
Там же, 25.
994
Там же, 63.
Это, собственно, и будет Концом Света, который для Добролюбова, как и для Федорова или гораздо раньше для Селиванова, совпадает с физическим воскресением тел в новой, преображенной форме:
Я вернусь и к тебе, моя плоть, Я построил мой храм без тебя, Я змеею тебя называл, Но я верю пророчествам древних: В храм войдет поклониться змея […] Не погибнет земное строение И строитель его не умрет. Дожидайтесь и нового неба И бессмертной и новой земли! [995] —995
Там же, 113.
пишет он в 1903 году. В сборнике Яркова, в который вошли песни Добролюбова, сочиненные им для самарский общины, находим произведение с эпиграфом. Вещь не вполне обычная для устного жанра, эпиграф этот — из хлыстовского распевца. Приведу это стихотворение полностью:
Бог помочь, мои сестрицы, с верными день и ночь молиться, с верными день и ночь молиться, всегда с Богом веселиться…Из «распевца» людей божиих («хлыстов»):
Бог помощь, мои сестрицы, С верными день и ночь молиться, в неназначенные сроки, в невидимые субботы. Так начертано в писаньи, В книгах вечных невидимых: руки друг-другу давайте и друг-друга не ужасайте. Вы друг-друга не ужасайте, вечным браком сочетайтесь, только плоти не желайте, только новых тел не стройте, новых тел и тюрьм не стройте и друг-друга не распинайте, лучше вместе воскресайте. Так начертано в писаньи, в книгах вечных невидимых: кто с кем плотью сочетался, тот того и распинал; даже в мыслях прилеплялся, тот того и осквернял, тот того и затруднял. Бог помощь, мои сестрицы, с верными день и ночь молиться, в неназначенные сроки, в невидимые субботы. Сестры по ночам вставали, свечи ярко зажигали, моих братцев пробуждали: — Милы братцы, пробудитесь, Творца в небе благ’дарите [996] .996
Ярков. Моя жизнь. Воспоминания, 37–38 отдельной пагинации.
Возможно, эпиграф к этому стиху приписал сам Ярков, чтобы подчеркнуть хлыстовский его прототип. И действительно, по форме своей и по духу эта песня — совсем хлыстовско-скопческая. Тело уподобляется тюрьме, связь тел — распинанию на кресте, и верных призывают радоваться жизни, подавляя плоть.
Если славу толстовцам делал Толстой, то в отношении Добролюбова все было наоборот, его славу делали добролюбовцы. Рецензент Вопросов жизни характеризовал Добролюбова как «юродивого поэта», а его стихи Из книги невидимой — как «темное тление» и «священный кошмар» [997] . Гиппиус писала в 1900 о Добролюбове как «самом неприятном, досадном, комичном стихотворце последнего десятилетия» [998] . Популярность его среди народа, однако, резко изменила оценки. В программной статье Мережковского Революция и религия Добролюбов — едва ли не единственный, после Чаадаева, позитивный пример революционно-религиозного синтеза. Мережковский пересказывал житие своего героя в терминах чудесного преображения, на манер святого Августина: сначала Добролюбов проповедовал сатанизм и даже соблазнял девушек к самоубийству («пусть это — легенда, любопытно и то, что она могла сложиться», — верно замечал Мережковский), но потом «исполнил завет евангельский». Интересно еще, что Мережковский уподобляет хождение Добролюбова в народ с путешествиями в Америку людей прежнего поколения: «бросил все и бежал в народ, немножко вроде того, как русские мальчики, начитавшись Майн-Рида и Купера, бегали в Америку. Но те возвращались, а он пропал бесследно» [999] . На следующей странице и, вероятно, в более патетическом настроении, Мережковский сравнивает Добролюбова с Франциском Ассизским.
997
Б. Кремнев. Рецензия — Вопросы жизни, 1905, 6, 243.
998
А. Крайний (З. Гиппиус). Литературный дневник, 58–59.
999
Д. Мережковский. Революция и религия — Русская мысль, 1907, 3, 26.
Менял оценки и Блок: «кажется, я начну теперь понимать в этом (добролюбовском) направлении все больше», — писал Блок в 1906 году [1000] . Если раньше в стихах Блока звучало осуждение того, кто начал апокалиптическое служение слишком рано: «холодно, странно и рано Вышло больное дитя», то теперь он писал иначе: «Теперь твой час настал. Молись!» Принимая Клюева в 1911, Брюсов говорил с ним о добролюбовцах [1001] . Для Андрея Белого Добролюбов продолжал оставаться одним из великих современников, в одном ряду с Блоком, Брюсовым и Сологубом; в 1928 Белый все еще характеризовал жизнь Добролюбова как «подвиг» [1002] . С восторгом писал о Добролюбове Бердяев. «Можно усомниться в том, стал ли сам Добролюбов писанием и бытием […] Но огромного значения его жизни отрицать невозможно» [1003] , — писал философ, знавший добролюбовцев в 1910-х годах. Бердяев находил у Добролюбова «религиозное народничество, всегда связанное с религиозным натурализмом», и еще «монофизитский уклон»: отрицание человеческой природы Христа, растворение человека в Боге.
1000
Блок. Собрание сочинений, 8, 151. Цитатой из На поле Куликовом «Теперь твой час настал. Молись!» торжественно кончаются Воспоминания о Блоке Белого. Гипотеза о связи этой строчки с Добролюбовым сформулирована в: A. Kichilov. Alexandre Dobroljubov et Blok — Revue des eludes Slaves, 1982, 54, 4, 609–615.
1001
К. Азадовский. Николай Клюев. Путь поэта. Ленинград: Советский писатель, 1990, 99.
1002
Roger Keys. On the Death of Fyodor Sologub: Unpublished Letters of Andrey Bely and Ivanov-Razumnik — Andrey Bely Centenary Papers. Amsterdam: Verlag Adolf M. Hakkert, 1980, 31.
1003
Бердяев. Духовное христианство и сектантство в России, 444.
Мир Добролюбова статичен; всякое движение в нем подчиняется закону вечного возвращения. Фразеология Ницше накладывается здесь на иные основания, напоминающие о хлыстовском кружении: «Пою царство неизменное неколебимое […] Нам указаны звездные пути неизменные среди звезд и цветов. Вращаемся по вечным кругам с песнью святой неизменной одной» [1004] . В этом мире Апокалипсис поется, а не пророчится. Конец Света уже произошел, или точнее происходит все время:
1004
Добролюбов. Сочинения, 12.
Кажущаяся путаница небесных иерархий не мешает статичности мира, в котором даже светопреставление — лишь возвращающееся подтверждение идей автора. Понятно, что авторство в таком мире само подвергается перерождению. Однажды замолчавший, автор воскресает в пророке; но и пророческая миссия мала для Добролюбова. То, что говорит он, может говорить только Бог. Для такого говорения нужен особый язык, равно понятный не только для всех людей «от востока небес и до запада», но и для самой природы:
1005
Там же, 13.
В выразительном стихе Примирение с землей и зверями автор-пророк-Бог разговаривает с зайцами, камнями, медведями и змеями. Его песня имеет власть менять их природу: медведи больше не будут есть жеребят, змеи — жалить людей, волки погрузятся в размышление, и все вместе будут дружно праздновать воскресение. С этой позиции, природы и культура теряют всякие различия. Мировое замирение останавливает всякую историю — и человеческую, и натуральную. Конец Света абсолютен, и у него нет начала. Добролюбов верит во множественное воплощение души, но он уповает и на личное бессмертие:
1006
Там же, 59.
Я хочу жить, поэтому буду жить. Вы говорите — есть закон смерти. Я искал его в себе и везде и не нашел. Есть только бессмертие, потому что есть воля. Долго изнемогала воля моя, долго не могла она найти жизни без смерти. Но […] даже в теперешней смертной жизни твоей есть бессмертие […] Эти тысячи переселений, эти тьмы перерождений — начало бессмертия […] Так шепнула мне девушка, сестра моя — Жизнь, — пишет он [1007] .
Взяв эту формулу в название своей книги, что неоднократно отмечали исследователи, Пастернак скрыто и, вероятно, в память об увлечениях молодости сослался на Добролюбова. Он, однако, вряд ли знал, в какую глубокую традицию вписывался. Вера Добролюбова кажется внеконфессиональной: «Прости меня, всякая тварь, и звери и скот… Простите меня, сестры-травки, когда я лежал в июньские дни среди вашего храма, вас обижая… Ибо мы все одно тело» [1008] . На деле это литературная обработка известной скопческой клятвы, которую приносили перед оскоплением: «Прости, небо! прости, земля! прости, солнце и луна! простите, все стихии небесные и земные!» [1009]
1007
Там же, 53.
1008
Там же, 5.
1009
Этот распевец см.: П. И. Мельников. Соловецкие документы о скопцах. Материалы для истории хлыстовской и скопческой ересей, Отдел первый — Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских, 1872, 1, отд. 5, 54; П. И. Мельников. Правительственные распоряжения, выписки и записки о скопцах до 1826 года. Материалы для истории хлыстовской и скопческой ересей, Отдел третий — Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских, 1872, 3, отд. 5, 172.