Шрифт:
Гончар Анатолий Михайлович
ХМАРА
Тягучие осколки моей души причудливо извиваются и падают в бесконечность, ложась каплями чернил на бумагу. Одинокие точки, словно пули, обрывающие мысль, выглядят абсурдно и нелепо в этом удивительном продолжении чьей-то жизни... Мне хочется красиво писать о чем-то возвышенном. Вместо этого перо вычерчивает на бумаге ломанными, кривыми линиями историю, в правдивость которой с каждым днем я и сам верю всё меньше и меньше. Моя рука, неподвластная разуму, спешит запечатлеть на бумаге воспоминания о Росслане. Сердце сжимает тоска, а в мысли холодным ужом заползает грусть... Но кто знает, где заканчивается сказка и начинается быль?!
Первое моё ощущение: боль. Холодно. Лежу на спине, правой рукой сжимая тяжёлый, липкий от крови, теплый, пахнущий гарью предмет. Что это не помню, но знаю: бросить нельзя. Со стоном переворачиваюсь на живот и пытаюсь встать. Со второй попытки мне это удается. В голове пусто. Кто я? Где я? От чего так больно и холодно? Обрывки каких-то мыслей проносятся со скоростью метеора. Не успеваю ухватить. Почему-то в голове отчетливо стучит: надо идти. Преодолеть невыносимую, сковывающую разум боль и идти... идти... на восток. Почему именно на восток - не знаю. Может быть потому, что там небосвод
– сумасшедшая мысль от чего-то не кажется сумасшедшей. Иду, почти бегу вперед, стараясь как можно скорее уйти от завывающих преследователей. Вой всё ближе. Мне кажется, что я уже слышу стук когтей, бьющих по корням деревьев, и щелканье зубов в жадно распахнутой пасти. Провожу рукой по лицу, сдирая следы запёкшейся крови. На правом виске глубокая, продолговатая ссадина. Грудь разрывается от бешеных ударов объятого жаром сердца и тяжело вздымающихся, сипящих, раздувающих этот жар легких. Так некстати попавшийся на пути сучок цепляется за окровавленное плечо. Пульсирующая злая боль заставляет зажмуриться. Проваливаюсь словно в небытиё, но чувствую, что ноги по-прежнему продолжают нести вперёд. В затуманенном мозгу внезапно всплывает имя "Николай". Меня так зовут?!
– спрашиваю себя сам и понимаю, что это так и есть. А перед мысленным взором красными всполохами мелькают виденья: маленький домик на берегу большого озера, крик петуха на утренней зорьке, извилистая лента дороги, ведущая в перелесок, белоствольные берёзы, окружающие квадраты полей, знакомые и такие родные лица... Видение меркнет... Мысли ускользают... Вновь погружаюсь во тьму... Открываю глаза: я ещё продолжаю идти, точнее - брести, вяло переставляя непослушные ноги. Надо мной легкой дымкой проносится серая бесшумная тень. Мои зенки лезут на лоб: этого не может быть! Но силуэт женщины на фоне розовеющего востока видится отчетливо. Мой взгляд провожает удаляющуюся фигуру. Ум заходит за разум: помело.., ступа...
– бред. Пока я прихожу в себя, видение меркнет, уносится на запад и, мерцая средь звёзд, окончательно исчезает в ночном небе. Делаю еще несколько шагов, обессилено опускаюсь на землю и вновь закрываю глаза. Сил чтобы сопротивляться навалившейся усталости и боли нет. Через несколько секунд страшные звери будут здесь и... Но странное дело, непрекращающийся вой внезапно поворачивает на север и, постепенно затихая, растворяется за линией далекого горизонта. Давившее на сердце чувство обречённости отхлынуло. Дышать стало легче, но все мышцы сковала непреодолимая усталость и тянущая жилы боль. Болит каждый атом моего тела. Думается: стоит застонать и станет легче. До скрежета сжимаю зубы. Надо идти. Поднимаюсь и, еле переставляя ноги, вновь движусь навстречу солнцу...
Главарь банды чеченец по кличке Хайлула широко улыбнулся, вытащил из разгрузки нож и, легко перепрыгнув лежавший на его пути большой валун, стал быстро спускаться с насыпи, торопясь прирезать слегка пошевелившегося русского. Его сердце возбуждённо и радостно трепетало. Он воевал давно. Так давно, что почти забыл своё прошлое и прежнее имя. В его сердце, переполненном злобой, не осталось ничего: только неуёмная жажда убийства, поглотившая его душу. Вид крови его пьянил. Он жаждал чужой агонии и смерти, как иссушенный ветрами и солнцем пустынь путник жаждет глотка воды.
"Я убью русских трижды, нет, четырежды. Я умоюсь их кровью. Я порежу всех их на мелкие кусочки и разбросаю по лесу. Их тела будут пожирать шакалы и дикие свиньи, - презрительная ухмылка Хайлулы стала ещё шире.
– А этого - живучего я буду резать медленно. Его поросячий визг усладит мой слух, когда я стану вытягивать из него жилы, а потом...
– бандит, не в силах подыскать подходящее по его мнению изуверство, в раздумье замедлил шаг. По мучительно напряженному лбу пробежала лишняя морщинка, но она тут же разгладилась, а на губах вновь заиграла довольная улыбка.
– Этого русского я, как и прочих, порублю на куски и скормлю свиньям , русским свиньям. Из его мяса сварят плов, которым я накормлю паршивых рабов. Ха, ха, - главарь так же мысленно рассмеялся. Живя как зверь, уже сам став почти зверем, он привык все делать молча. Молча сам с собой вести беседы, молча убивать, молча молиться. Он молчал и неторопливо приближался к истекающему кровью русскому, а мысли его текли дальше.
– Уже вечером мы будем дома. Сегодня я отдохну, а завтра... Завтра убью Араба. Я не потерплю у себя в отряде трусов. А я сегодня видел, как он трясся от страха, как кланялся вражеским пулям и никак не мог дрожащими пальцами сменить магазин. Ненавижу! И Карима тоже убью.
– Хайлула косо посмотрел на своего, идущего чуть поодаль, заместителя.
– Надоел, стал дерзким, пытается спорить, грубит".
– Всё больше и больше распаляясь, главарь банды, наконец-то, поравнялся с распластанным на земле тихо стонущим русским и остановился. Затем, нарочно ступив левой ногой в сгусток растекшейся по камням крови и глядя, как изливается во все стороны красно-бурая масса, правой сделал шаг вперёд и, вертя в руках остро отточенное оружие, наклонился над раненным...
Радость от предвкушения чужой агонии уже отразилась на обветренном лице бандита, когда он внезапно почувствовал, как произошло нечто непонятное. Его вдруг с неудержимой силой потянуло и закружило, словно в речном водовороте, утягивая куда-то вперёд и вниз, заполняя сознание мельканием света и теней. Через мгновение Хайлула погрузился во тьму и перестал видеть.
-Аллах, что это? Что это, Аллах?
– испуганно воскликнул он, едва его тело заволокло липким серо-чёрным туманом. Но вопрос, прозвучавший во внезапно заполнившей всё тишине, канул во мрак и остался без ответа. Хайлула застыл, со страхом, но привычно прислушиваясь, принюхиваясь, вглядываясь или, точнее, впитывая в себя окружающее пространство. И не почувствовал ничего: ни шороха, ни звука. Затем судорожно вздрагивающий нос уловил запах каких-то трав. Хайлула вздрогнул и полной грудью, с лёгким сопением, втянул в себя неведомый аромат. Его голова тут же закружилась от внезапно нахлынувшего разнообразия запахов: смеси цветов, листвы, трав, еще по- дневному отдающей тепло земли и какой-то особенно приятной свежести, едва ощутимо коснувшейся его лица. Хайлула пошатнулся, сделал шаг вперёд и неожиданно для себя понял, что стоит на земле. Густой, вязкий сумрак, окружавший боевика, исчез. Но он всё ещё ничего не видел и скорее почувствовал, чем разглядел, что по-прежнему находится в лесу. Только вокруг почему-то царила ночь.
-Я был без сознания?- вопросил у неба главарь банды и снова вопрос остался без ответа.
– Я ранен?
– он осторожно ощупал своё тело: руки, ноги, грудь, спину.
-Если я ранен, то почему стою на ногах и не чувствую боли, не ощущаю своих ран? Где кровь? Где скрывающие её бинты? А может, мне всё это лишь снится?
– не переставал допытываться у окружающей тишины постепенно приходящий в себя бандит. Он переступил с ноги на ногу и, оставаясь во всё той же болезненной растерянности, провёл рукой со сжатым в ней кинжалом по стволу висевшего на ремне автомата.
-Ой, - ствол оружия оказался неимоверно горячим. "Чех"* вскрикнул от обжигающей боли и, непроизвольно тряхнув обожженной рукой, разжал пальцы, сжимавшие рукоять кинжала. Узкий, остро отточенный клинок сверкнул лезвием и, зашуршав в листве, отлетел в заросли густого, с растопыренными во все стороны ветвями, кустарника. Хайлула зло выругался. Некоторое время он дул на обожженные пальцы, пытаясь притупить боль. Затем на мгновенье застыл, словно окаменев: значение самого факта ожога, наконец, дошло до его сознания. Всё окружающее не могло быть сном.
-Араб, Карим!
– позвал он своих приближённых, но никто не отозвался. Хайлула снова выругался. Его мозг, его разум, всё его существо твердили, что уйти далеко они не могли.
– Карим, отзовись!
– он прислушался. Тишина, стоявшая вокруг и наполнявшая его сознание звоном недавнего боя, подсказала: рядом никого нет. Бандит скривился от боли, машинально вытащил из кармашка разгрузки, помял в пальцах, сунул в рот кусочек насвая* и снова задумался. Обожженные пальцы ныли, но он всё же решился и вновь коснулся ствола кончиками пальцев. Сделал он это быстро и осторожно, так что лишь почувствовал кожей тепло раскаленного металла, но не обжегся. Отдёрнув руку и поднеся пальцы к лицу, Хайлула, на всякий случай, подул на их кончики. Раскалённый металл всё же успел напитать их жаром. Подушечки пальцев слегка ныли. Окончательно выбитый из колеи бандит коснулся губами обожжённого места и озадаченно хмыкнул: ему не показалось. Боль настоящая, и висевший на ремне автомат по-прежнему горяч. А значит, с момента, когда ствол выбросил последнюю пулю, прошли секунды... Ночь не могла наступить так скоро. Тогда что же произошло? Почему вдруг стало темно? Солнечное затмение? Нет. Хайлула был достаточно образован, чтобы знать: солнечное затмение не наступает внезапно. Ненасытный в своей злобе, алкающий чужую кровь "борец за веру" почувствовал, как по его спине пробежал озноб, а ноги стали ватными.
-Может, я на мгновение потерял сознание, а мои глаза стали хуже видеть? Но тогда где мои братья? Где поверженные враги? Я не слышу их стонов, я не чувствую запаха крови. Где они? Куда исчезли?
– Ненависть наполнила сердце моджахеда и, на мгновение помутив сознание, привела в бешенство: - Где русские? Где их истекающие кровью трупы? Их нигде нет, и местность вокруг другая, и запахи... Да и звезды на небе... Их не должно быть!
– Хайлула растерянно уставился в расстилающийся над головой небесный простор, усыпанный бесчисленными, сверкающими звёздами. Если бы он ослеп, разве бы эти солнца других миров блистали для него словно огромные сапфиры? Бандит вздрогнул, невероятная истина с трудом пробивалась в его сознание. Он никогда не видел таких ярких, таких восхитительно, ослепительно искрящих, мерцающих звёзд. Небо казалось таким близким и от того каким-то чужим. Да и сами звёзды... Они были другие. Хайлула попытался найти хоть одно знакомое созвездие, но не нашел. Поежившись от заползающей под одежды свежести, он задумался. Но не успел как следует поразмышлять над этим фактом, когда ему послышался едва улавливаемый шорох чьих-то шагов, а привыкшие к темноте глаза уловили какое-то движение, смутное смешение теней на краю поляны, близ которой он созерцал звезды. Бандит вскинул автомат, но, не видя цели, стрелять не стал. "Пусть подойдут ближе", - с остервенением подумал он и тихо скользнул за толстый ствол разлапистого старого дерева.
-Повелитель, - донесшийся до него хриплый голос, обдавая зимним холодом, стелился по покрытой росой траве, и казалось, исходил из самого окружающего мрака.
– Ты явился и мы пришли, повинуясь твоему молчаливому зову, что бы принести тебе клятву верности. О, Повелитель, ответь нам и позволь припасть к твоим стопам.
Хайлула в который раз вздрогнул и зябко повёл плечами. До него не сразу дошло, что голос, звучащий из темноты, обращается именно к нему, и что это его назвали Повелителем. Хайлула нервно икнул. Всё это было столь странно, что с трудом верилось в реальность происходящего. И хотя он сам в своих мечтах уже давно именовал себя не иначе как Повелителем, но никогда всерьёз не думал, что его мечты станут явью так скоро. И вот, кто-то другой назвал его не шахом, не королем, а именно повелителем, это удивляло и... восхищало. И было сколь неожиданно, столь и приятно, ибо Хайлула знал, что рано или поздно такое должно случиться. Во сне он часто видел себя вознёсшимся над всеми остальными, человеком, одним мановением руки посылающим умирать тысячи и миллионы, человеком- богом, повелителем мира. Он знал, что рано или поздно так и будет, что это его путь, его рок. И если ему было суждено повелевать судьбами народов, то почему бы этому величию, началу пути к заветной цели не начаться здесь и сейчас? Что, если волей Всевышнего он обрёл столь заветную власть?! Может, Аллах совершил чудо, и теперь его мечты начали и впрямь сбываться? Хайлула внезапно для самого себя со всей отчётливостью понял: что бы ни упустить мелькнувшую перед глазами синицу- надо ответить. И быстро. Иначе неведомый собеседник может исчезнуть, как призрак ночи, исчезающий с первыми лучами солнца. Но кто этот таинственный собеседник со столь замогильным, пробирающим до костей голосом? Хайлула колебался. С противоположной стороны поляны донеслось нетерпеливое ворчание. Человек, закопанный глубоко в душе Хайлулы ещё решал, а безжалостный бандит уже отбросил всяческие сомнения. К чему глупые вопросы...