Хмельницкий.
Шрифт:
8
После этого разговора Богдан и Карпо стали неразлучными друзьями. Богдан словно брата родного встретил. Теперь он не одинок, у него есть побратим, с которым он будет, как говорила тетя Мелашка, делить горе и радость.
Согретый ласковыми словами Богдана, Карпо тоже не отходил от него ни на шаг.
Весна, казалось, гналась следом за казаками, уходившими от Дуная на Вислу. Уже растаял снег, а может, в этом году он здесь и не выпадал. Подсыхала и нагревалась земля, на лугах зеленела трава… Реки и озера кормили казаков свежей рыбой. Возле Дуная начинали чернеть поля, кое-где уже выехали хлебопашцы. Как святыню оберегали их казаки в этом походе. Те же самые казаки, которые совсем недавно разоряли крестьян контрибуциями и поборами, теперь радовались каждому сеятелю на ниве. Некоторые из казаков подходили к крестьянам, просили у них разрешения пройтись за плугом или дубовый лемех заострить топором. Даже лошадей не жалели, давая вспахивать целину.
Когда подошли к Висле, польское войско, да и казацкое, стало дробиться на небольшие отряды, которые постепенно рассеивались по взгорьям и в привисленских селениях. Не окрепший еще Богдан, после настойчивых просьб Стася Хмелевского, наконец согласился отстать от казаков.
Карпо последовал за Богданом, поклявшись не оставлять без присмотра слабого после болезни сына Матрены.
Все-таки нашелся он, оплакиваемый несчастной матерью. Но ему нужна еще помощь, пока не станет твердо на ноги. Вон какой он истощенный, можно сказать — немощный.
— Вернемся на Украину, Богдан, отвезу тебя в Субботов. Тогда уже и сам поеду домой!.. — серьезно говорил Карпо, когда Богдан советовал ему идти с казаками.
Своей душевностью Карпо воскресил в памяти Богдана далекое детство, заставил вспомнить искренних и добрых чигиринских казаков.
— Спасибо, Карпо. Какая это радость! Приедем, сначала расскажем моей матери…
— Кажется, нет ее в Чигирине. Или ты про мою? Умерла она. Разве что бабусе Марии расскажем… — перебил его Карпо.
— Ну да, бабусе, — поторопился Богдан. — Той, что не убегает из родного дома.
— Да, трудно понять матерей, у которых единственный сын, едва успев встать на собственные ноги, спешит омыть свою голову в кровавой росе на чужбине. Если не с моста да в воду, как моя… то хоть замуж, как пани Матрена, — с подчеркнутым равнодушием, а может, со скрываемой тоской сказал юноша. — Говорили люди, что и дитя нашлось у нее, не погибать же ей от тоски. Слухи у нас ходили, что ты погиб. Ничего лучшего и не смогла придумать женщина, цепляясь за горькую жизнь. Братика тебе, друг, вырастит…
Богдан прикрыл рукой глаза, словно прячась от яркого солнца. «Братика вырастит…» — шептал с болью в сердце. Так, значит, с горя, с тоски одна с моста да в воду, а другая… вместо проруби — замуж. Потеряла мужа, любимого сына Зинька. И теперь маленьким сыном утешилась. А молитвы или проклятья только для того, чтобы успокоить душу… Ах, отец, отец! В том бою вместе с жизнью ты потерял и сына и жену, потерял горькие слезы по тебе. Не льются они из искренних женских глаз, не поминает жена тебя в молитвах. Будь проклято это земное благодушие, уют!
Богдан смотрел на молодого побратима таким взглядом, словно видел вещий сон. Будто безрассудно переходил реку вброд. Кажется, вот-вот пересечет ее, но оступился и сорвался в омут, где его немилосердно захлестывали волны. Под ногами он не чувствует опоры, волне не видно конца. А он бредет, изо всех сил напрягая волю, вызывая на поединок пусть даже целое море!..
— Добрый мой друг и брат, — обратился растроганный Богдан к Карпу. — Не как джура, а как брат ты вплетаешься в мою личную жизнь, связываешь свою судьбу со мной, обездоленным. Тебе придется считаться с моими желаниями и капризами, согревать мое охладевшее в неволе сердце. Не знаю, смогу ли я отблагодарить тебя… У тебя есть бабушка! А я, видишь, совсем одиноким возвращаюсь на родную землю.
Преодолевая душевную боль, Богдан крепился. Стал расспрашивать о Чигирине, колыбели его детства. Как живут люди, не захирел ли Субботов, когда его хозяйка ушла в Белоруссию искать новое счастье?..
9
В роскошном старинном дворце Потоцких после нескольких лет скорби и печали сегодня веселье — отмечают радостное для польской шляхты событие. Благодаря стараниям князя Криштофа Збаражского наконец возвратились из турецкого плена сподвижники гетмана Станислава Жолкевского. Среди многочисленных выкупленных пленников были Николай Потоцкий и польный гетман Станислав Конецпольский.
Правда, Конецпольского, ограбленного в первые минуты пленения и одетого в лохмотья, не узнали турки, и ему пришлось испить горькую чашу страданий и унижений. Он чуть было не попал на галеры, когда крымские татары передали его турецкому паше. И только тогда, когда Искандер-паша узнал, что он гетман, перевели его в Силистрию, где пленники чувствовали себя относительно свободнее. Конецпольский воспрянул духом. Он даже замышлял побег, ведя по этому поводу переговоры с босняками. А когда туркам стало известно об этом, его вместе с другими пленниками заключили в башню Едикуль.
Но все уже позади. Даже грязные ссоры и драка Потоцкого с князем Корецким забылись. Вместе они были взяты в плен, вместе возвращались и домой. Путь был дальний. Приближался весенний праздник — пасха. И вот они в Кракове, куда приехали по приглашению Потоцкого. Разумеется, самым желанным гостем был любимец семьи покойного Жолкевского — Станислав Конецпольский.
Радости хозяев не было границ. А тут еще наступили такие теплые, весенние дни. Из теплых стран возвращались птицы, пробуждалась жизнь на родной земле. Природа словно приветствовала недавних узников, освобожденных накануне праздника воскресения Христова!
В Краков был послан гонец, чтобы предупредить заранее семью Потоцких о приезде неожиданных гостей. Встревожилась вся многочисленная родня Потоцких. Друзья и знакомые по совместной службе в войсках, по работе в сейме торопились первыми встретить возвращающихся из плена. Некоторые садились на коней, в кареты и скакали в Краков, чтобы засвидетельствовать им свое искреннее почтение. Даже из далеких пограничных областей Украины, из Белой Церкви, из Лубен, из Каменца спешили шляхтичи, чтобы встретить гостей.