Хочешь Жить - Стреляй Первым
Шрифт:
Слишком мало развлечений, томившихся в неволе людям, предоставляла тюремная жизнь. Дни и ночи здесь тянулись медленно и уныло, поэтому появление каждого нового заключенного превращался в маленький праздник, отвлекая хоть на какое-то время от монотонной серости тюремной жизни. Не получив ответа, шакал помахал рукой перед его глазами, но новичок никак не от?реагировав, продолжая пялиться в пространство. До этого момента подручный вел себя осторожно, держась настороже, то, теперь видя, что перед ним стоит обычный человек, очевидно, попавший в тюрьму впервые, к тому же ненормальный из разряда 'тихих', осмелел до такой степени, что, презрев общепринятые правила, толкнул того в грудь. Правда, несильно, при этом воскликнул, как бы в свое оправдание: — Эй, парень, ты чего с обществом не здороваешься!
Увидев, что тот никак не отреагировал ни на его слова, ни на толчок, он уже безбоязненно повернулся к новичку спиной и крикнул: — Люди, нам сунули самого настоящего психа!
Толпа откликнулась смехом и грубыми шутками. Подручный 'Виста' почувствовав себя в центре внимания, разошелся уже во всю, начав кривляться и делать неприличные жесты в отношении вновь прибывшего.
Заключенные грохнули смехом. Посыпались грубые шутки, одна из них, брошенная кем-то из заключенных, вызвала новый взрыв смеха: — Постучи ему по его голове! А мы послушаем, есть в ней что-нибудь или нет! Только стучи громче!
— Точно! Стучи! Послушаем! — обрадовано подхватили остальные заключенные.
Шакал, видя полную беззащитность тихого сумасшедшего, размахнувшись, с силой опустил кулак на голову новичка. Удар был такой силы, что у того подогнулись ноги, и он зашатался. Сэм, вор — карманник, наделенный цепким и внимательным взглядом, способным замечать мельчайшие детали, ускользавшие от взгляда других, неожиданно заметил, что в лице новичка что-то изменилось. Секундой позже он понял: выражение глаз, а шакал, которому нравилось играть главную роль в этом незатейливом и грубом представлении, а главное находиться в центре внимания всей камеры, уже потерял всякую осторожность. Он снова повернулся лицом к толпе, по-шутовски раскланялся, после чего сказал: — Объявляю всему народу, что голова у Психа совершенно пустая!
После чего снова раскланялся. Толпа орала, смеялась, свистела. Представление получилось на редкость удачное. Только Сэмми не смеялся, с тревогой наблюдая, как напряглось тело новичка.
'Что-то будет. Носом чую. Клянусь святой девой…!'.
Не успел шакал выпрямиться, как руки новичка быстрыми, четкими, до автоматизма заученными движениями сломали ему шею. Это произошло настолько быстро, что в толпе еще слышались смешки, когда тело подручного Виста начало валиться на пол. Мало кто мог понять, как безобидный сумасшедший в одну секунду превратился в опасного убийцу, зато зэки кто интуитивно, кто разумом сразу сделали один и тот же вывод: раз он псих и опасен, то он опасен для любого заключенного, так как этому ненормальному, скорее всего, безразлично кого убивать. Поняв это, население камеры тут же отхлынуло к стенам и замерло в тревожном ожидании. Все они громилы, воры, налетчики были по своей сути звери, живущие рефлексами и инстинктами, кому как не им чуять такого же зверя в других. По камере распространился запах матерого хищника. Почуял его и 'Вист', некоронованный король камеры.
Кодла действовала слаженно, чувствовалось, что у нее изрядный опыт в таких делах и на счету ни одна победа. 'Вист', как стоял, так и остался стоять, сверля взглядом психа, в то время как его костлявая, перевитая венами кисть, словно сама по себе нырнула в карман и опасной ловкостью выскользнула обратно. Тускло блеснул остро заточенный клинок. Напряжение тугой петлей сжало горло обитателям камеры, знавших, что сейчас прольется кровь, за исключением двух шакалов, ходивших в шестерках, которые чуть ли не скандировали: — Режь его, гада! Режь, Вист! Его уже в аду ждут!
Шакалы, состоящие в услужении у стаи волков. Чужак слепо прошелся по их лицам взглядом. Сейчас их взгляд был несколько иным — запоминающим и холодным, но что им было до его взглядов, когда этому ненормальному осталось несколько минут жить, после чего он предстанет перед господом богом. Толпа, замерла в ожидании реакции чужака, так как здесь были все опытные в подобного рода делах и знали, что человек, стоящий у черты, не может никак не проявить себя, особенно когда он 'больной на голову'. Ожидали вопля ярости, исказившегося страхом лица или грязных жестов, но почему-то никто не обратил внимания на напрягшееся тело, готовое к бою. Рефлексы бойца, в теле человека с потухшими глазами, после долгой дремы проснулись и теперь были готовы уничтожить врага.
Как только подручные Виста начали действовать, часть заключенных тут же забрались на верхние нары, освобождая банде место для маневра. Чужак был приговорен к смерти. Щербатый, скалясь гнилыми черными корешками передних зубов, шумно сглотнув слюну, сдвинулся влево. Рябой, верзила с избитым оспинами лицом, крадучись, стараясь не привлекать внимания, обходил чужака слева. Третий бандит с вытянутым лицом, смахивающим на лошадиную морду, зажав в руке осколок заточенного бутылочного стекла, стал осторожно заходить за спину. 'Вист', на правах вожака, остался на месте, Злобно скалясь, он с интересом наблюдал за разворачивающимися событиями. Он не секунды не сомневался в победе своих подручных. Три против одного — что тут можно сказать? Аминь! Напряжение в камере сгустилось до предела, когда сзади за спиной, казалось ничего не подозревавшего чужака, сверкнул осколок заточенного стекла. Казалось, исход был предрешен, но в следующую секунду каблук тяжелого ботинка левой ноги психа врезался в пах 'лошадиной морды'. Удар оказался настолько стремительным, а дикий, почти звериный вопль, полный боли, оказался настолько неожиданным, что не только заключенные замерли от подобной сцены, но и нападавшие бандиты, чем не замедлил воспользоваться 'тихий сумасшедший'. В следующую секунду молниеносный удар ребра ладони сокрушил гортань Рябого. Хрипение, заваливающегося подручного, словно разбудило главаря, который неожиданно осознал, что если в эту секунду он ничего не предпримет, потом будет поздно. Почему эта мысль пришла к нему, здоровому мужику, с ножом в руке, не раз выходившему победителем в подобных схватках, он не знал. Просто животные инстинкты подсказали ему, что сейчас он нарвался на крупного, матерого зверя, не чета ему. Но он не мог этого понять, а главное, поверить, что для него все кончено. Он не может проиграть! Отчаянно рванувшись вперед, главарь выбросил руку с ножом. Сейчас он увидит, какого цвета кровь этого…! И клинок со всего маху вошел в плоть, но это было не печень чужака, а спина его подельника Щербатого, за долю секунды до этого сбитого с ног тяжелым ударом кулака. В следующую секунду два тела с треском столкнулись и полетели на пол. Пока Вист, хрипло ругаясь, пытался выбраться из-под агонизирующего тела Щербатого, смерть продолжала собирать жатву. Мягкое, почти кошачье движение в сторону, и в следующий миг нога чужака мощным ударом смяла грудную клетку шакала, который настолько был оглушен происходящим, что не сумел оценить опасности и оказался в опасной близости от зверя. Заключенные тут же бросились в рассыпную, стараясь найти место как можно дальше от страшного убийцы с пустыми глазами. Кто-то не выдержав напряжения уже начал подвывать от страха, а в углу один из зэков упав на колени и заламывая руки, почти в истерике, срывающимся голосом начал призывать господа унять слугу нечестивого. Тем временем последний шакал, после бесплодных попыток спрятаться за спинами сокамерников, которые отбрасывали его каждый раз назад, залез под дальний лежак и там замер неподвижно. 'Вист', получив, таким образом, несколько секунд передышки, сумел спихнуть с себя труп и сейчас сидя на корточках, судорожными движениями пытался вытащить нож. Но клинок на всю длину вошел в тело, к тому же его рукоять, залитая кровью, делая ее невероятно скользкой. Во время очередной судорожной попытки он вдруг понял, что время, отведенное для жизни, кончилось. В двух метрах от него застыл этот ненормальный, неподвижной статуей. Его неподвижность должна была успокоить 'Виста', но вышло наоборот, как все непонятное, она напугала его так, что он был уже готов пасть на колени, унижаться, вымаливая жизнь. Сейчас чужак представлялся в этом грубом, тупом уме громилы чем-то вроде ангела смерти. Неужели никто не видит этого? С трудом, оторвав глаза от пустого взгляда убийцы, он посмотрел по сторонам. Может кто-то придет к нему на помощь? Но взгляды заключенных, еще полчаса назад подобострастных и трусливых, сейчас светились злобным злорадством и ненавистью. К нему. Это было равносильно смертному приговору. Смерть. Выхода не было. Сознание перемкнуло. Уже не осознавая, что делает, словно подброшенный пружиной, он прыгнул на чужака.
— А-а-а-а!
В следующее мгновение удар ноги протаранил его грудную клетку. Тело бандита, грозы камеры, грохнулось о стену и мягкой грудой скользнуло на пол. На некоторое время восстановилась идеальная тишина, люди боялись даже дышать. Что этот безумец предпримет? Остановиться или будет убивать дальше? Более умные из них, такие как Сэм, не настолько цепенели от страха, чтобы не попытаться оценить возможную расстановку сил. Пока сознание грубых и ошарашенных людей пыталось переварить смерть шестерых человек в считанные минуты, тишину разрезал вопль боли очнувшейся 'Лошадиной морды'. До этого он находился в шоке и не воспринимал окружающего до этого самого момента, но теперь его прорвало: — 'Вист, не убивай его совсем! Дай его мне! Дай, гада!'.
Зэки, все как один, перевели взгляд с корчившегося от боли 'Морды' на труп 'Виста'. Сумасшедший убийца, до этого стоящий неподвижно, быстрыми, мягкими движе?ниями приблизился к 'Лошадиной морде'. Тот, почувствовав движение около себя, приподнял голову, затем попытался привстать. Увидев, кто перед ним, глаза бандита округлились от страха, горло выдало вместо слов невнятное хрипение. Резкий удар тяжелого ботинка с хрустом подцепил челюсть бандита, рванул вверх. Тело дернулось вслед рванувшейся вверх голове, затем, опав на пол, замерло. Чужак некоторое время стоял истуканом, после чего четким, словно заученным движением, сел на койку, находящуюся тут же за его спиной. Заключенные, некоторое время смотрели на неподвижно застывшую фигуру, после чего стали медленно и осторожно, с оглядкой, по одному, расходиться по своим местам, стараясь обходить койку с сумасшедшим убийцей как можно дальше. Некоторое время чужак привлекал всеобщие взгляды, но потом стало скучно смотреть на неподвижную фигуру и внимание заключенных переключилось на вылезшего из-под лежака и забившегося в угол, последнего из оставшихся шакалов. Было забавно смотреть, как тот трясется мелкой дрожью, выставив перед собой дрожащую руку с осколком стекла, бывшим оружием 'Лошадиной морды'.
Осознание самого себя как личность пришло рано утром. Мрак камеры стал только рассеиваться под напором пробившихся сквозь строй толстых металлических прутьев на окнах, еще бледных, не налившихся силой, утренних лучей восходящего солнца.
Приподняв голову, я огляделся по сторонам. Увидев окна с решетками, ровные ряды нар с раскинувшимися на них людьми, услышал их храп и сонное бормотание, я понял, что нахожусь в тюремной камере. Нахлынувшие эмоции, от осознания того, что я сижу в тюрьме, встряхнули меня словно контрастный душ. Но, постепенно упокоившись, я воспринял это как факт, после чего начал пытаться вспоминать, за что я здесь оказался. До нападения грабителей по прибытии в Нью-Йорк я все четко помнил, но потом шли обрывочные воспоминания. Они были словно воспоминаниями другого человека. Особенно это подчеркивалось тем, что не несли с собой ничего, что могло быть связано с человеческими ощущениями, переживаниями или эмоциями. Они были похожи на фотографии сделанные другим человеком, который дал мне их посмотреть, никак их не комментируя. В них был дом у воды. Маленькая девочка Луиза. Хмурый мужчина со щетиной недельной давности, ее отец. И работа, которой я занимался. Рубка дров, кормление свиней, починка крыши. Вдруг в памяти всплыла совсем другая картина, отличная от остальных. Двое мужчин пытают третьего, этого со щетиной, хозяина дома. Они резко поднимают головы и смотрят на меня. Один из них, палач, имел бледное, четко очерченное и решительное лицо. О злобе и насилии говорил его взгляд, полный дикой злобы, а также глубоко залегающие морщины возле рта и глаз. Другой, был маленького роста, с мелкими чертами, глазами пуговками и безгубым ртом. Что произошло потом, я никак не мог вспомнить, как ни старался. Черный провал вплоть до сегодняшнего пробуждения сознания. Я сел. И тут же уловил взгляд человека. Осторожно повернул голову.