Хочу съесть твою поджелудочную
Шрифт:
— Что же ответить на это гордое признание?
— Я забыла заказать рис. Взять?
— Не надо.
Вскоре нам принесли большое блюдо со всеми заказанными ею внутренностями. От их вида, ещё более гротескного, чем я себе представлял, у меня практически пропал аппетит.
Послав официанта за белым рисом, Сакура увлечённо принялась раскладывать внутренности на решётке жаровни. Ничего не поделаешь, пришлось помочь.
— Смотри, этот поджарился!
Она не смогла равнодушно взирать на то, что я сторонюсь этого безобразного
— Вкусно ведь?
По правде сказать, он и жевался хорошо, и пах приятно, и оказался куда вкуснее, чем я ожидал, однако изнутри поднялось странное чувство обиды — будто меня провели, и я ограничился кивком. Она, как обычно, беспричинно улыбалась.
Я заметил, что у неё кончился чай, подозвал официанта и попросил у него ещё улуна и немного обычного мяса.
Я в основном ел мясо, она — требуху. Иногда я тоже клал себе кусочек, и она смотрела на меня с раздражающей ухмылкой. В такие моменты я делал вид, будто жевать заботливо приготовленные ею внутренности — занудная обязаловка, она стонала от досады, а мне становилось легче на душе.
— Не хочу кремации, — предложила она очевидно неподходящую для случая тему, пока мы с удовольствием угощались жареным мясом.
— Что, прости?
Я мог ослышаться и на всякий случай переспросил. Она с серьёзным видом повторила:
— Не хочу кремации. Вот если бы меня после смерти зажарили…
— Ничего, что мы тут едим жареное мясо?
— А то ведь пропаду из этого мира насовсем. Как бы уговорить остальных меня съесть?
— Давай доедим, а уж после обсудим, как избавиться от трупа.
— Ты мог бы съесть мою поджелудочную!
— Ты меня слышишь?
— В некоторых странах есть поверье: если тебя съедят люди, твоя душа продолжит жить в них.
Похоже, ни черта она не слышала. Или слышала, но не слушала? Скорее второе.
— Не прокатит?
— Не прокатит. По этическим соображениям. Не знаю, как по юридическим, надо проверять.
— Ясно. Жаль! Не смогу поделиться с тобой поджелудочной.
— И не надо.
— Не хочешь её есть?
— Ты из-за неё умираешь. Наверняка в ней первой застрянет часть твоей души. А твоя душа — тот ещё раздражитель.
— Это да, — она радостно захохотала.
После смерти столь неуёмной девушки её душа не успокоится и наверняка сосредоточится в поджелудочной железе. Не стану я такое есть, и не просите.
Если сравнивать, она уплела гораздо больше меня. Наелась до отвала и мяса, и риса, и потрохов — аж дыхание спёрло. Я-то остановился, когда понял, что желудок раздулся от насыщения. Разумеется, я с самого начала заказывал ровно столько, сколько мог вместить, и не повторил её ошибки — она уставила весь стол дополнительными закусками.
Обед завершился,
— Ты не ограничиваешь себя в еде?
— В основном нет. Спасибо прогрессу медицины за последние годы. Человек — поразительно сильное существо. Болезнь ничем не грозит моей повседневной жизни. Но лучше бы они добились прогресса в лечении!
— И то правда.
В медицине я разбирался плохо, но надо же изредка соглашаться с мнением собеседницы. Мне приходилось слышать о таком подходе к борьбе с тяжёлой болезнью — не лечить, а слиться с ней. Но, как ни крути, следует развивать способы лечения болезни, а не способы с ней сдружиться. Впрочем, не наши слова двигают вперёд медицину. Для этого надо поступить в медицинский институт и пройти специальное обучение. У неё, разумеется, не было на это времени. У меня — желания.
— Что дальше?
— В смысле — в будущем? Я, знаешь ли, планов не строю!
— Нет, я о другом. Слушай, я тут подумал: ты отпускаешь при мне эти свои шуточки, потому что меня они не смущают.
Она посмотрела на меня растерянным взглядом, а затем сдержанно хихикнула. Как стремительно меняется выражение её лица! И не скажешь, что мы с ней — существа одного вида. Возможно, поэтому у неё иная продолжительность жизни.
— А я ни с кем больше так не шучу. Обычно людей это отталкивает. А ты крутой! Можешь нормально болтать с умирающей одноклассницей. У меня бы, наверное, не получилось. Тебе я могу сказать всё, что захочу.
— Ты обо мне слишком высокого мнения.
Что правда, то правда.
— Вовсе нет. В моём присутствии ты не выглядишь опечаленным. Постой, неужели ты плачешь дома?
— Не плачу.
— Так поплачь!
С какой стати? Не на того напала. Я не печалюсь и тем более не проявляю подобных чувств при ней. Она не показывает свою грусть на людях, и надеяться при этом, что кто-то сделает это за неё, — заблуждение.
— Вернёмся к нашим баранам. Что дальше?
— Меняешь тему? Значит, всё же плачешь. А дальше я пойду в магазин за верёвкой.
— Ни фига я не плачу. Зачем тебе верёвка?
— Всё-то вы, мальчишки, грубите. Припугнуть меня хочешь? А верёвка — чтобы повеситься.
— Кому охота заигрывать с девушкой, которая не сегодня-завтра помрёт? Так ты хочешь покончить с собой?
— Подумывала об этом. Мол, лучше самой, не дать болезни себя убить. Но, полагаю, не сейчас. А верёвку я куплю для прикола. Но знаешь что, [одноклассник, узнавший мой секрет]? Ты злюка! Вот обижусь, наложу на себя руки — будешь виноват!