Хочу тебя навсегда

Джокер Ольга

Но нет. Это происходит снова. Он прижимает меня к себе, шумно и часто дышит. Толстый стокилограммовый мужик, который прямо сейчас вызывает у меня рвотные спазмы.

— Тише ты. Мать только что уснула, — хрипит Роман Геннадьевич. — Ты же не хочешь её разбудить?

Глава 11

* * *

Я замираю и не дышу, когда свободная ладонь Романа Геннадьевича опускается на мою грудь и скользит ниже. Страх парализует тело, а сознание упрямо отказывается верить в происходящее. Кажется, что это

сон. Дурной кошмарный сон, из которого я вот-вот проснусь и всё будет как прежде.

Но этого, конечно же, не происходит. Идут секунды и минуты. Отчим продолжает довольно кряхтеть над моим ухом, приговаривая, чтобы молчала. Он жутко воняет. Потом, алкоголем, сигаретами и едой. Возбуждённо оглаживает моё тело и вжимается в спину. Более мерзких чувств я никогда в своей жизни не испытывала. Кажется, будто меня макают в грязь. Мерзкую, липкую, тошнотворную. От которой я никогда не отмоюсь. И я барахтаюсь в ней, захлёбываюсь и почти тону. Боже…

Внутренности выворачивает наизнанку, тело дрожит. Я начинаю отчаянно мотать головой, постепенно приобретая способность двигаться. Сдавленно мычу сквозь плотно прижатую ко рту ладонь.

— Тш-ш, спокойно, София, — произносит обманчиво-спокойным голосом Роман Геннадьевич. — Не бойся меня.

Хочется отвесить ему пару ласковых слов, резко перекинуть через плечо и напоследок заехать ногой в пах, как делают в фильмах. Но это оказывается не так-то просто, учитывая колоссальную разницу в весе между мной и отчимом. Он крепко удерживает. Пьяный, невменяемый. Довольный до чёртиков, что на юбилей делает себе такой вот подарок.

Опустив взгляд, я наблюдаю как вода продолжает лить из крана. Пальцы Романа Геннадьевича пытаются справиться с пуговицей на моих джинсах. Достаточно успешно. Мозг начинает соображать, хотя ужас по-прежнему расползается под кожей и не отпускает. Моё внимание привлекает вилка… Да, самая обыкновенная грязная вилка, лежащая на дне раковины. Пазлы складываются, в голове щёлкает.

Я перестаю трепыхаться, отчим же довольно усмехается. Наверняка думает, что я смирилась со своей участью, расслабилась и даже получаю удовольствие.

Его рука на моем животе медленно опускается к лобку. Замирает. Роман Геннадьевич хрюкает от нетерпения. В этот момент я хватаю вилку и со всей силы вонзаю в тыльную сторону его толстой ладони.

Уши закладывает от громкого крика, в висках пульсирует. Адреналин разгоняется в крови. Я зажмуриваюсь и отпрыгиваю в сторону. Бросив взгляд на идеально-вымытые тарелки, стопочкой стоящие на столе, я бросаю их на пол, чтобы привлечь внимание домочадцев, если они всё ещё не проснулись. Раздаётся отчётливый звон, вперемешку с отборным матом Романа Геннадьевича.

— Шваль! Мелкая подзаборная шваль! — выкрикивает отчим, зажимая рану на руке и поднимая на меня полыхающий адским пламенем взгляд.

Я часто дышу и отступаю назад. Сердце колотится, в венах вскипает кровь.

— Ненавижу, — проговариваю отчётливо. — Как же я тебя ненавижу!

— Ану не двигаться! — командует он. — Не двигаться, кому сказал!

Я продолжаю отступать. Медленно и осторожно, потому что не уверена, что нас услышали.

— Мать тебя не простит, —

отвечаю отчиму. — Ни за что не простит! Отсудит половину имущества и оставит ни с чем!

Я упираюсь в чью-то фигуру позади себя. Выдыхаю. Грохот стоял сумасшедший, мама наверняка проснулась. Но обернувшись, я понимаю, что это не она, а Галя.

— Что здесь происходит? — испуганно спрашивает сводная сестра.

Она смотрит на меня, на осколки битой посуды, которой усыпан весь пол. На отца, лицо которого побагровело от ярости. Галя закрывает рот ладонью, прекрасно понимая, что происходит.

— Боже, — произносит, прежде чем скрыться в коридоре.

Сводная сестра отсутствует не больше минуты. Приходит, держа мать под руку. Мне кажется, что Галя испугалась даже больше, чем я. Мелко дрожит и плачет при этом.

— Какого… какого чёрта?! — взвизгивает мама, заметив на полу тарелки.

Я молчу. Жду, что скажет Роман Геннадьевич. Не знаю, как описать словами весь тот кошмар, который случился со мной за последние минуты. И эти минуты казались мне пыткой. Самой настоящей и жестокой пыткой.

— У мужа своего спроси, — предлагаю матери. — Какого чёрта он полез ко мне?

Родительница обмирает. Безвольно опускает руки вдоль туловища, едва заметно качает головой. Цвет лица становится бледным и будто неживым.

— Рома…

— Она врёт. Нагло и безбожно врёт, — цедит отчим. — Вертела своими бёдрами, заигрывала. Когда я спокойно попросил её вымыть посуду — воткнула мне в руку вилку!

Я захлебываюсь от негодования. Жалею, что в качестве оружия для самообороны не использовала нож. Обошлось бы не парой капель крови, которые сейчас пачкают плитку, а целой рекой.

— Ты жалкий ничтожный ублюдок, — проговариваю раздраженно. — Лучше расскажи матери, где гуляли твои руки! Расскажи, как ты всю меня облапал! Грудь, живот! Кто расстегнул пуговицу на моих джинсах? Вилка — это цветочки.

— Господи, Соня! Уймись! — неожиданно вздыхает мать, прижимая пальцы к вискам. — Да что такое, а? Хорошо же сидели… Как настоящая семья… Зачем было устраивать весь этот спектакль?

Я ошарашенно открываю рот, перевожу взгляд на Романа Геннадьевича. Он заметно выдыхает, понимая к чему всё идёт.

— Он трогал меня, клянусь… — шепчу едва слышно. — Зажимал рот ладонью, чтобы не кричала. Говорил, что не хочет тебя разбудить.

— Даже если всё так как ты говоришь… Не надо было браться за эту посуду. Ушла бы к себе в комнату спать, как и все в этом доме. Возможно, Рома перебрал с алкоголем, перепутал тебя со мной. Для чего было вилять бёдрами в своих обтягивающих джинсах?

— Это не в первый раз он ко мне пристаёт, — отвечаю, глядя на мать исподлобья. — Всё время, что я жила в этом доме боялась даже из комнаты выходить. Надевала закрытую одежду, старалась лишний раз не высовываться, лишь бы не провоцировать Романа Геннадьевича на подобные действия. Сегодня я приехала в широкой футболке и джинсах. Прости, более закрытой одежды с собой у меня не было.

Галя продолжает стоять и молча плакать, прижимаясь к моей матери. Ей больно, она хочет найти утешение. И я тоже хочу. Но в этот раз справедливость не на моей стороне.