Холод черемухи
Шрифт:
Глаза Нины Алексеевны потемнели от страха.
– Откуда вы меня знаете? И мужа? Откуда?
– Неважно! – отрезала Дина. – Не бойтесь, я не из ЧК!
– Скажите: откуда? – прошептала Веденяпина и дотронулась до Дининого рукава своей мокрой от слёз рукой. – Сейчас всё так страшно, ужасно… Скажите!
– Я сестра Тани Лотосовой. Той Тани, какую вы видели.
– Ах, Тани! – Веденяпина опустила голову и тут же снова подняла её. – Вы, может быть, думаете, что я сейчас возмущаться буду? Жаловаться? Да разве сейчас нам до этого? Господи! Вы видели? Их расстреляли!
Она опять сморщилась, стараясь удержать подступившее рыдание.
– Подумайте только! – хрипло забормотала она. – Мне сын мой записочки пишет! Мы с мужем всё ждём: он вернётся… А что, если завтра…
И замолчала.
– Его отпустят! – неуверенно сказала Дина. – Я вас уверяю, что отпустят…
– Откуда вы можете знать?
Дина закусила губу.
– Я не могу вам сказать. Об этом нельзя говорить.
– Нельзя? Даже мне? Он – мой сын!
– Совсем никому! Даже вам! Вы поверьте…
– А я очень верю! – страстно, дико, восторженно перебила Веденяпина. – Я очень вам верю! Если бы я не верила, если бы все эти месяцы, как его увели, если бы я не верила, неужели бы я прожила так долго?
И вдруг словно вспомнила что-то.
– Я Сашу, Алфёрова Сашу, Александра Данилыча, видела в тот день…
– В какой? – испугалась Дина.
– В тот день, – повторила Веденяпина. – Я пошла за дровами на Смоленскую. А мне и не нужны были дрова, у нас ещё были дрова, меня что-то словно толкало… Шёл снег, небольшой, зима-то кончалась, но снег ещё шёл… И вдруг он окликнул меня. – Голос её сорвался. – Когда я вернулась домой, то Васю уже не застала. Они его взяли, пока я ходила…
– Говорю вам: его должны отпустить… Его очень скоро отпустят!
– Сестра ваша здесь? – тихо спросила Веденяпина.
– Сестра моя здесь ни при чём, – так же тихо ответила Дина. – И вы о ней не говорите, пожалуйста! Куда вы сейчас?
– Я в церковь. Я часто хожу. Проводите меня.
Дина пошла было рядом с Ниной Алексеевной по Староконюшенному, но, пройдя несколько шагов, остановилась.
– Нет, я не могу. Мне тут нужно… по делу…
– Прощайте! – сказала Веденяпина.
– Прощайте! – ответила Дина.
В семь часов утра за Алексеем Валерьяновичем, как всегда, приехала машина.
– В лабораторию, – коротко приказал он шофёру и отвернулся, поднял глаза на свои окна, где горел свет.
Дина Ивановна Форгерер, сегодня первый раз за всё их знакомство проведшая в его квартире всю ночь, стояла, слегка отодвинув тяжёлую штору, и смотрела на него. Волосы окружали её лицо размётанным, похожим на густую листву, покровом. Барченко помахал ей перчаткой. Она приподняла худую, слегка сверкнувшую белизной среди темноты руку и слабо пошевелила ею, потом прижалась губами к стеклу и прошептала что-то.
– Подожди! – сказал Барченко шофёру.
Важно было понять, что она шепчет.
Дина Ивановна подышала на стекло и написала на нём очень короткую фразу: я без тебя не могу. Алексей Валерьянович усмехнулся.
– Поехали!
Пустая и грустная, засыпанная листвой, пахнущая яблоками Москва мерцала неяркими окнами. И только огромное здание на Лубянке пылало от низа до верха: огня не жалели.
– Куда мы приехали? – спросил Барченко шофёра, притормозившего у центрального входа со стороны Лубянской площади. – Мне нужно быть в лаборатории.
– Сказали: сюда. Я привёз, – коротко ответил шофёр.
Барченко, судя по всему, ждали: за дверью послышалось какое-то движение, выглянул охранник, и тут же, отстранив его, навстречу вышел незнакомый человек в кожаной куртке.
– Алексей Валерьянович? – коротко спросил он. – Мне приказано проводить вас к Феликсу Эдмундовичу. Он ждёт вас.
В большом кабинете Дзержинского было сильно накурено, а сам хозяин сидел за столом и курил, не вынимая изо рта папиросы, так как обе руки его были заняты: одной он писал что-то, а вторая сжимала телефонную трубку.
– Барышня, – пустым голосом сказал Дзержинский сквозь новое, густое кольцо вытолкнутого изо рта дыма, – соедините меня с товарищем Менжинским.
Увидев Барченко, он положил трубку на рычаг и показал на стул:
– Садитесь.
Барченко сел.
– Наши товарищи, – с сильным акцентом продолжал Дзержинский, – ознакомились с результатами проведённых вами опытов на людях и животных. Мы довольны полученными результатами. Мы верим в ваши возможности передавать мысли на расстоянии, и особенно мы довольны тем, что вы умеете внушать на расстоянии нужные нашему государству мысли и идеи. Это очень важно. Мы верим, что вы не преувеличивали, когда говорили о том, что эти возможности являются новым видом ещё не разработанного до конца современной наукой оружия.
Прыгающими руками он потушил папиросу и тут же закурил другую.
– Сейчас нам важно понять одно: в какие сроки могли бы быть выполнены поставленные перед вами задачи?
– Я бы попросил вас, Феликс Эдмундович, прежде всего ещё раз сформулировать эти задачи, – спокойно ответил Барченко.
Жёлтые узкие глаза Дзержинского блеснули сквозь дым.
– Во-первых: вы должны в самые кратчайшие сроки завершить опыты по передаче мыслей на расстоянии, с тем чтобы мы могли без помощи телефонного аппарата, телеграфа и так далее связываться с нашими товарищами по революционной борьбе во всех уголках земного шара.
Барченко покорно наклонил свою большую голову.
– Мы предоставили в ваше распоряжение более сорока заключенных, которых вы сами отобрали для этих опытов по фотографическим снимкам. Вы сообщили нам, что для скорейшего успеха вам требуются молодые и особенно опасные политические преступники, так как именно у них встречаются наиболее развитые системы психического характера. Правильно ли мы вас поняли?
Барченко опять наклонил голову.
– Партии и правительству, – продолжал Дзержинский, покашляв в узкий жёлтый кулак, – нелегко было решиться на то, чтобы вместо справедливого наказания для этих людей отдать их в ваше почти полное распоряжение. Но к этому вопросу мы с вами ещё вернемся. Теперь о другом. Вы чаю хотите?