Холод пепла
Шрифт:
— Это правда.
— Так знай: со дня на день мы можем потерять все, что имеем.
— Из-за реквизиции?
— Скорее это можно назвать ограблением. Но хуже всего то, что мне, возможно, запретят заниматься практикой. Именно по этой причине из нашего дома исчезли наиболее ценные вещи. Я продал их, чтобы отложить деньги, пока еще есть такая возможность.
Эли не стал говорить дочери о том, что за последние месяцы его нееврейская клиентура стала сокращаться, как шагреневая кожа, и что они уже жили на вырученные от продажи деньги.
— Я ждал удобного случая, чтобы переправить тебя в свободную зону или попытаться увезти тебя из Франции. Но теперь, учитывая твое нынешнее состояние, подобная мысль кажется мне неприемлемой. И все же я нашел пути к отступлению.
— Что ты имеешь в виду, говоря: «переправить тебя», «увезти тебя»? Почему ты не говоришь «нас»?
Эли Вейл водрузил на нос очки и в замешательстве погладил щеки.
— Я не могу так сразу бросить работу. Мой поспешный отъезд вызовет слишком сильные подозрения. Сейчас надо в первую очередь обезопасить тебя, тем более что ты ждешь ребенка.
Ребенок… Эли впервые заговорил о ребенке, а не о ее «состоянии» или ее «положении».
— Неужели ты думаешь, что я соглашусь покинуть Париж, бросив тебя здесь?
— Так надо.
— А моя работа у Буржуа?
— Ты всего лишь стажер. Мне это не кажется непреодолимой преградой. Мы можем ввести их в заблуждение. Скажем, что ты заболела.
Эли вдруг помрачнел.
— Мне хотелось бы, чтобы ты поняла: обстоятельства могут очень быстро обернуться против нас.
— Ты хочешь сказать для нас, евреев? Полно, папа! В соответствии с законом я не считаюсь еврейкой. Мама была голландкой протестантского вероисповедания. Ты почти никогда не ходил в синагогу! Если бы не дядя Симон, я наверняка не получила бы религиозного образования.
— Все это мелочи, которые немцы и Виши не станут принимать во внимание. Их политика становится все более жесткой. Я не верю, что они будут проводить различия между мной и тобой в тот день, когда придут нас арестовывать.
Эли поднялся с кресла и обошел письменный стол. Подойдя к дочери, он продолжил:
— Послушай меня. Неделю назад пять тысяч евреев были арестованы и отправлены на специальных поездах в Луарэ, в лагерь для интернированных. Все эти люди просто получили повестки с требованием прийти в полицию для проверки удостоверений личности. А когда они собрались, их насильно посадили в автобусы и отвезли на вокзал, без всяких личных вещей. Ни одна газета не сообщила об этих массовых арестах. С официальной точки зрения, немцы просто устранили открытых врагов, всех иностранцев, чтобы те не стали жертвами грубого обращения. Но на самом деле большинство этих людей были польскими евреями, которые не совершали никаких преступлений и даже не интересовались политикой. Их единственная вина заключалась в том, что они родились евреями.
Эли опустился на колени и сжал тонкие пальцы дочери своими широкими руками, словно защищая их.
— Моя малютка Рашель, тебе опасно здесь оставаться. Деньги, которые я выручил от продажи мебели, помогут мне раздобыть для тебя фальшивые документы высочайшего качества. Но этих документов недостаточно. Я знаю кое-кого в Париже, человека, считающего, что я оказал ему неоценимую услугу. Это, вне всякого сомнения, привилегия врачей, которым удается спасти чужую жизнь. Этот человек, вернее, дама, имя которой ты никогда не должна называть, возмущена политикой, проводимой французским правительством в отношении евреев. Она пользуется определенной властью и может оказать нам помощь.
Эли полез во внутренний карман пиджака.
— Ты завтра же отправишься к ней. Ее имя и адрес я записал на этом клочке бумаги. В данный момент я не могу пойти с тобой. Будет лучше, если нас никто не увидит вдвоем. Эта дама знает о нашем положении. Ты можешь ей полностью доверять. Благодаря своим связям она уже помогла многим людям, оказавшимся в более тяжелой, чем наша, ситуации.
Эли встал и оперся руками на письменный стол.
— А теперь главное, о чем ты не должна забывать ни на мгновение. С сегодняшнего дня и особенно после того, как мы раздобудем для тебя фальшивые документы, ты не должна никому говорить, что происходишь из еврейской семьи. Ты поняла?
— Да.
— Тебе повезло. Твоя внешность ни у кого не вызовет подозрений. Если будешь вести себя тихо, никакая опасность тебе не грозит.
— А ты, папа?
— Не беспокойся обо мне. Сейчас важнее всего, чтобы ты оказалась в безопасности. Эти безумцы могут выть, как волки, и принимать любые решения, но клянусь тебе, что мы окажемся сильнее их.
Глава 19
Суланж, Марна
Эрика Фабр жила в доме современной постройки, просторном, но лишенном всякого очарования. Его окружал сад с безукоризненно подстриженной лужайкой. Дом находился в четырех-пяти минутах езды от фермы Николь Браше, так что Франку Лонэ и Эмили Дюамель не пришлось его долго искать.
В первый раз лейтенанты допрашивали молодую женщину на месте преступления, сразу после того как она обнаружила тело. Второй раз — в жандармерии Шалона. В их памяти сохранился образ приветливой молодой женщины, до глубины души пораженной смертью своей соседки. Ничего общего с поведением четы Дельво, которые, казалось, отнеслись к смерти старой женщины, как к пропаже поношенной рубашки.
В расследовании наступил коренной перелом. Два дня назад следы белой краски, обнаруженные на воротах фермы Николь Браше, были отправлены на анализ в отделение Института криминалистических исследований Национальной жандармерии, расположенной в Роне-су-Буа. Это было уникальное с технической точки зрения учреждение, призванное препарировать, сравнивать и тщательно исследовать улики, найденные на месте преступления.
На следующий день капитан Лорини связался с централизованной службой, обрабатывающей заявки, поступавшие в это, одно из двенадцати, отделений института.
— У меня для вас есть хорошая и плохая новость, — сообщил капитан своей команде.
Хорошая новость заключалась в том, что следы краски были пригодны для анализа. Подразделение «Экспертизы химической идентификации», специализировавшееся на полимерах для автомобилей, могло точно указать модель машины и год выпуска. Правда, оставалось надеяться, что следы не приведут к «пежо-306», самой распространенной модели во Франции, кошмарному сну следователей, занимавшихся идентификацией автомобилей.
А плохая новость была следующей: институт был буквально завален заявками. Лаборатории делали более двадцати анализов в день. Таким образом, существовала вероятность, что придется ждать несколько дней, прежде чем придут результаты. Все же капитану удалось заручиться поддержкой прокурора, чтобы ускорить ход событий, ведь с момента преступления прошло более двух месяцев, и это дело отныне не считалось срочным.
Франк Лонэ сгорал от нетерпения. Если бы чета Дельво заговорила с самого начала расследования, убийца, вероятно, был бы уже за решеткой. Нет ничего хуже ожидания. Настоящая жизнь была далека от кинофильмов, которые упрощали научную работу полиции и внушали зрителям, будто анализ ДНК или следов каких-либо веществ эксперт проводил за несколько минут в уголке лаборатории, положив четыре образца в микротрубочку центрифуги.