Холодная кожа (В пьянящей тишине)

Пиньоль Альберт Санчес

– Батис, ради всего на свете, не делайте этого, не делайте! – закричал я, падая на колени и хватая его за пояс. – Мы взлетим на воздух!

В течение нескольких секунд он смотрел на меня со снисходительностью феодала. Потом:

– Уйдите с дороги!

И толкнул меня на мешки с песком.

У наших ног чудовища жарились в огненной западне. Они искали путь к морю, но встречали только языки пламени. Многие из них метались, объятые огнем, еще живые. Пожары пылали на большей части острова. Ночь, охваченные ужасом чудища и алые всполохи создавали вместе невероятную картину жуткого театра китайских теней. Две трети гранитной скалы исчезли. До нашего балкона доносились крики палаты буйно–помешанных. Батис дернул за рычаг.

Мне показалось, что остров раскалывается на части, как торпедированный

корабль. С севера на юг вырос огромный сияющий купол. Наш маяк казался до смешного ничтожным по сравнению с этим явлением, слабее свечи под порывами бури. Волна обломков и черной земли поднялась до горизонта, насколько хватало взгляда. Крики чудовищ и наши вопли слились воедино. И вдруг все утихло. Глухота. Вокруг стало неестественно тихо, но я видел, что губы Батиса двигались. Я видел, как растерзанные тела взлетали на невероятную высоту. Я видел взрыв, который казался живым существом, вызванным Каффом из иного мира. Батис был совершенно равнодушен к этой апокалипсической картине; он хлопал в ладоши, танцевал и посылал врагам проклятия, словно опьяненный колдовским зельем. Последняя волна от взрыва засыпала балкон градом шлака, который покрыл нас, точно остывшая магма. Все это в целом напоминало одну из множества сцен конца мира.

Последующие события большого значения не имели. Мы с Каффом сели в разных углах комнаты. Мы избегали друг друга, словно чувствовали себя запачканными какой–то грязью. И если нами была одержана победа, никто из нас не хотел произнести это слово, никто не спешил отпраздновать результаты кровавой бойни. Спустя два часа я услышал тоненький свисток далекого паровоза: постепенно мои уши открывали дверь в мир звуков; уже к рассвету слух полностью восстановился.

Мы приготовились выполнить самую мрачную миссию. Заткнув носы шарфами и платками, мы вышли наружу. Картина была ужасающей. Языки пламени оставили на стенах маяка черные следы. Град картечи избороздил стены, и они напоминали лицо человека, который перенес страшную оспу. Из мешков на балконе, продырявленных в разных местах, на землю струился песок, словно отмеряя последние минуты этой ночи.

Там, где взорвался последний заряд, образовался гигантский кратер. Что же касается чудищ, то их тела валялись на земле повсюду, словно карающий ангел настиг их войско. Число трупов не поддавалось счету. Их было множество. В море тоже плавали тела: исковерканные, обугленные. Трупы корчились, словно страшные куклы, растопырив пальцы и раскрыв рты. Никогда не забуду этот запах жареного мяса; он был невероятно похож на вонь кипящего уксуса. От некоторых тел остались одни скелеты; обгоревшие ребра торчали вверх, как черные решетки. Некоторые тела еще шевелились. В том, что мы добивали их, следует видеть скорее акт милосердия, чем выражение иных чувств. Мы шагали среди мертвецов, и, когда замечали какое–нибудь движение, я вонзал умирающему в затылок свой длинный нож, или Батис – свой гарпун.

Одно из чудищ потеряло ногу до самого бедра и вторую от колена. От туловища шел белый пар; раненый пытался ползти, подтягиваясь на локтях. Вместо того чтобы его добить, Батис встал на пути. Чудовище увидело сапоги и судорожно поменяло направление. Кафф постоянно оказывался между ним и берегом, но чудовище не сдавалось: с упрямством вола и скоростью улитки оно двигалось в поисках выхода к морю.

– Убейте же его, черт возьми! – закричал я, срывая с лица платок. Но он поразвлекался еще и только потом пронзил ему шею своим гарпуном.

Не знаю, сколько времени мы сбрасывали трупы в море. Работы еще оставалось много, когда я вдруг заметил животину на балконе. Она сидела, подогнув колени, и держалась за перила, словно ее приковали цепями.

– Господи! – воскликнул я. – Господи, посмотрите на нее.

– Она воет? – удивился Батис.

– Господи, она же плачет.

11

Случившаяся затем катастрофа была особенно ужасна, потому что мы ее не ожидали. Не прошло и двух суток после страшной бойни. На два дня, только на два дня нас оставили в покое. Я гулял где–то в лесу с карандашом и блокнотом и пытался понять, какое было число. Уже давно я не знал точных дат. Каффа это совершенно не интересовало. На протяжении самых опасных недель я ни разу не зачеркнул даты уходившего дня

по той простой причине, что не верил в наступление нового. Путаницу усугубляло и то, что некоторые страницы календаря были отмечены дважды. На протяжении целого месяца я повторял эту ошибку день за днем: я видел нервные росчерки карандаша, сперва черного, а потом красного: эта перемена, скорее всего, и вызвала путаницу. Черный карандаш уничтожал даты одним росчерком. Однако красный, словно не доверяя своему собрату, начинал свою работу с того же дня. Стремясь выразить себя в стиле барокко, но при этом придавая ему своеобразную геометричность, красный карандаш разукрашивал цифры, пока они не приобретали замысловатые формы. Единица первого февраля стала насторожившимся чудовищем, двойка второго – чудовищем, которое приготовилось к прыжку. Восьмерка превратилась в маяк, на который лезли толпы чудищ; одиннадцать – в две колонны врагов. Я не помнил, когда и как создал эти рисунки, свидетельствовавшие о помутнении рассудка, и не мог признать их своими произведениями. Сначала, как это обычно бывает, я обрадовался, решив, что корабль за мной приедет раньше, чем я рассчитывал. Однако точный подсчет с учетом погрешностей и дней, перечеркнутых дважды, давал результат, который вместо радости вызвал отчаяние: корабль должен был прийти на остров две недели назад.

Что могло случиться? Новая война в масштабе земного шара, из–за которой прекратились морские перевозки до окончания конфликта? Может быть. Мы, люди, имеем привычку списывать свои несчастья на счет грандиозных катастроф – это возвышает нас как личностей. Несмотря на это, правда почти всегда пишется с маленькой буквы. Я был ничтожной песчинкой бескрайнего пляжа, который зовется Европой. Разведчиком в стане врагов, одиноким десантником, подданным без короля. Скорее всего, ошибка какого–нибудь бездарного бюрократа, путаница в архиве или другое незначительное событие отправили учетную карточку моего метеорологического пункта не в тот ящик, где ей надлежало быть. Цепочка связи прервалась, и все. Метеоролог, затерянный в водах Антарктики… О злая судьба! Какой ужасный удар для навигационной корпорации международного масштаба! Я мог быть уверен, что совет директоров не включит вопрос обо мне в повестку дня ни одного из своих заседаний.

Я нервно переворачивал страницы, пытаясь получить результат, отличный от первого, но арифметические действия лишь подтвердили катастрофический вывод. Мне вспоминается мой грязный ноготь указательного пальца, движущийся вверх и вниз по страницам, словно я был самым мрачным из всех счетоводов. Ошибка была исключена. Отчаяние заполнило все мое существо, словно песочный замок разрушился в моей голове и сыпался в желудок. Приняв форму судебного решения, календарь провозглашал мне приговор к пожизненному заключению. Я хотел умереть. Тем не менее страшная новость всегда заставляет нас выкинуть из головы прежние дурные мысли. Нет лучшего средства, чтобы забыть старые беды. Разве могло быть что–нибудь хуже? Да.

Я не мог поверить, что слышал окрик «zum Leuchtturm!», который предупреждал меня с балкона. Потом раздались выстрелы, пробившие холодный воздух, и в моей душе надломилось что–то очень хрупкое. Сначала я этого даже не осознал. Я уронил на землю карандаш и бумагу и бросился бежать.

Они даже не стали дожидаться ночи и появились с приходом первых вечерних теней. Чудовища осаждали маяк, обожженный и изрешеченный картечью.

– Камерад, берегитесь, Камерад, – предупреждал меня Батис, стреляя во всех направлениях.

Гранитные ступеньки были разрушены взрывами, и мне пришлось карабкаться вверх на четвереньках. Кафф прикрывал меня. Он выбирал в качестве мишеней чудовищ, которые пытались приблизиться ко мне. Они исчезали с каждым выстрелом. Однако, когда до укрытия оставалось каких–нибудь два метра, страх уступил место ярости. Зачем они вернулись? Мы убили сотни их собратьев. Вместо того чтобы спрятаться, я стал кидать камни в чудовище, которое оказалось ближе всего ко мне. Я хватал обломки гранита и швырял их ему в лицо: один, другой, третий. Мне помнится, я кричал ему что–то. Чудовище закрыло голову руками и отступило назад. После этого произошло невероятное: оно вдруг кинуло камень в меня! Это было жутко и одновременно нелепо. Кафф сразил его одним метким выстрелом.