Холодная сварка, или Ближе, чем секс
Шрифт:
Я всегда очень четко разделяла семью и службу, никогда не брала работу на дом, и мелкие рабочие развлечения тоже оставляла исключительно для внутрислужебного пользования, не вынося за порог. Мой же благоневерный подобной щепетильностью не заморачивался, и очень часто, придя с работы, я обнаруживала чужое кружевное бельё в нашей стиралке, следы губной помады не моего оттенка на наволочке или же повисшие на люстре колготки. Помню, эти кроваво-красные драные колготки в ажурную розочку меня особенно зацепили.
Сейчас, по прошествии времени, я не могу исключить, что все эти эскапады свидетельствовали вовсе не о запредельной наглости и совершеннейшем раздолбайстве моего теперь уже окончательно бывшего, а в те дни вполне ещё настоящего. Возможно, с его стороны это был жест отчаянья. Попытка вызвать интерес – хотя бы через ревность. Может быть, он тоже не хотел рушить
Как бы там ни было, добился он прямо противоположного – я стала всё больше задерживаться на работе, часто даже ночевала на знакомом диванчике в приемной. Одна, не подумайте. А потом, чтобы как-то заполнить вдруг образовавшуюся пустоту, вообще сменила кабинетную работу на оперативную. Оперативная – это только так называется, а по сути те же бумажки, не опаснее, чем улицу перейти. Шеф говорил, что в автокатастрофах ежегодно гибнет народу в тысячу раз больше, приводил статистику (как накаркал с этой статистикой, и чего он тогда именно автоаварии в качестве примера привёл? поневоле задумаешься задним-то числом). Я кивала, делая вид, что поверила, а сама надеялась на приключения. Неделю назад отправилась в командировку, продолжая надеяться и ждать – может, хоть там…
Дождалась.
Огромная фура с закемарившим водителем, прямо в лоб, и пофиг ей, что по встречке, дальний галоген по глазам, мокрый ночной асфальт, секундная растерянность… визг тормозов… скрежет сминаемого металла… чей-то крик. Кажется, мой. А дальше – тишина. Абсолютная тишина и абсолютная темнота моей первой смерти.
Но об этом я уже, кажется, отчитывалась, в самые первые дни, по свежей памяти. Хотя Максим и говорит, что та память ложная… Впрочем, про теорию нашего патанатома я уже тоже отчитывалась.
Мне повезло.
Нет, тела спасти не удалось, настолько моего везения не хватило, не безразмерное оно. Но у ребят из второй машины оказались крепкие нервы, а главное, они были в курсе Проекта и знали, что я тоже среди подписавших предварительное согласие. Не стали дожидаться неотложки и полиции, что сумели, собрали в пакет и с сиреной – до ближайшего села. Сылва, что ли, село-то? Свердловской губернии… По счастью, сельский фельдшер оказался на месте и трезв, и компетентен, и энергичен, и знаком с методикой. Законсервировал по науке, да на «скорой» – прямо в Москву, в ЦКБ. Ребята говорят – даже по базе пробивать не стал, на слово поверил, что все положенные бумажки и доступы у меня имеются и оформлены по правилам. Пробивать по базе, постоянно подтверждая право на получение информации и ожидая подтверждение каждого нового подтверждения – лишняя трата времени, а его мало: даже при всех современных чудесах науки и техники личность не так уж долго может обходиться без тела, сохраняя себя именно как личность. Декарт ошибался, одной только способности мыслить человеку недостаточно для существования.
Вырастить новое тело, а потом ещё и добройлерить его до возраста, при котором возможна трансплантация сознания – не лебеду посеять. Естественным способом и с той скоростью, что задала матушка-природа, клону только до состояния новорождённого девять месяцев дозревать. Хорошо, что человек давно уже не ждёт милостей ни от кого, и от природы в том числе. Методика, правда, пока ещё неотработанная, экспериментальная, и времени тоже требует немало. Семь лунных месяцев вынь да положь, иначе никак, в том перенасыщенном разной полезной химией бульоне клетки и так делятся как сумасшедшие. Сильнее подстёгивать нельзя – риск онкологии возрастает в геометрической прогрессии. Так много времени требуется ещё и потому, что в тело младенца сознание взрослого человека не подсадишь – зрелая психика недостаточно пластична, она неспособна меняться так быстро и непредсказуемо, как того требует растущий организм. Приходится ждать. Семь месяцев – самый оптимальный компромисс. Но ждать более полугода в коме – тоже не выход, велик риск превратиться в растение. Теперь, когда я на собственной отсутствующей шкуре испытала все коматозные прелести, как нельзя лучше понимаю, что не перестраховка это вовсе. Не вынести такого человеческому сознанию. Даже представить страшно, мне и суток хватило, чтобы возблагодарить наших добрых докторов за гуманный отказ от мысли продержать меня в этой абсолютной тишине и темноте весь период выращивания новой меня. Спасибо – поняла, оценила, прониклась и теперь сознаю, что была не права, когда полагала иначе.
На эти семь месяцев мою личность – меня? что есть я? чёртов Декарт! – подселили в мозг донора-добровольца. На казённом языке – арендодателя. Теловладельца. Или мозговладельца? Как будет правильнее? А я, стало быть, арендатор. Мозгосьёмщик. Вернее, субарендатор, подселенец, ибо хозяин никуда съезжать не собирается и все права-обязанности в его руках. Мда… жирненьких таких ручках.
Экспериментальная методика означает, что мы с Вовенцием – из пионеров. Или подопытных? Поневоле вспоминаются средневековые байки об одержимых… Суеверие – или прорывы гениального предвидения, своеобразная память о будущем? Если последнее, тогда интерпретация понятна – средневековое сознание и не могло воспринять наш с Вовчиком тандем иначе как самую настоящую одержимость юного непорочного отрока гнусным демоном женского полу. Ну да, ну да, у них же тогда женщины вообще сосудом греха считались…
Не знаю, почему мне так не подфартило и столь завидная участь первопроходца и моего партнёра выпала именно свет-Володимиру. Самой до чёртиков интересно. Случайность ли сработала, вечное моё невезение, я ведь всегда если уж вляпываюсь – то по полной. Или же подселение именно в такого арендодателя – тонкая мстя шефа за отказ в доступе к телу и врёт он, что выбора не было. Тонкая, м-да… если к Вольдемарчику вообще в каком-либо контексте применимо слово «тонкий».
Впрочем, выбор действительно был не слишком широк. Психика взрослого человека мало пригодна для нормального восприятия подобных подсадок, внутренние межличностные конфликты практически неизбежны и чреваты нервным срывом. Ребёнок более вариабелен, но, понятное дело, отпадает по причинам морально-этического порядка. Хотя одна пара из Управления очень даже не против была, шеф жаловался, никакого от них прохода, даже домашний телефон разузнали каким-то образом. Впрочем – какие могут быть секреты для управленцев? Их настойчивость можно понять – девять лет возиться с клиническим дауном, тут за любую подсадку ухватишься с радостью, если в результате твой ребёнок хотя бы полгода будет казаться почти нормальным. Их можно понять, да. Им можно посочувствовать. Но и только. Ибо шеф прав – детские правозащитники только и ждут чего-то такого, чтобы наброситься всем кагалом и прикрыть проект, они не будут разбираться и входить в положение, для них главное – ущемление прав больного ребёнка. Как ни смешно, но они тоже в чём-то правы.
Шеф не стал рисковать.
Шестнадцать-семнадцать лет – оптимум, и по юридическим, и по физиологическим параметрам. И мне это представляется логичным. В пустой голове современного недоросля отыщется место и для посторонней тётеньки… Специалисты ЦКБ дружно ржали, когда я это высказала. А по мне – ничего смешного, чистая правда. Я вообще не умею шутить, и анекдоты плохо воспринимаю. Ну да, зануда, что тут поделать. Так что и про пустую голову я тогда говорила на полном серьёзе.
Найтись-то найдётся. Но ты попробуй подобрать добровольца и убедить родителей… Шеф мамой клянётся, что в моём случае опрашивали в основном девушек, но ни одну не сумели уговорить, окончательное согласие дал вообще только этот вот юный толстяк. И то лишь после того, как узнал размер предлагаемого вознаграждения. Он как раз тогда заканчивал курс гормональной реабилитации, а борьба с лишним весом – аттракцион не для бедных. Так что я ему тоже нужна, у него имеется несколько достаточно веских причин не держать меня в зиндане собственного подсознания слишком долго.
Во-первых, шеф его неслабо тогда пуганул, после первого раза. Методику устрашения по третьему уровню задействовал, между прочим, даже мне не по себе стало, хотя я все эти примочки наизусть знаю, а вот поди ж ты.
Во-вторых, как уже говорилось – деньги. Без моего подтверждения банк не оплатит еженедельную аренду.
Пять минут в неделю. Я вам песенку спою про пять минут. Договор подразумевает, что раз в неделю мы приходим в банк. На пять минут Володимир-сан засыпает, а я получаю наше тело в своё единоличное распоряжение. Пять минут, пять минут… вся моя жизнь теперь свелась к этим несчастным пяти минутам еженедельно, и так будет продолжаться целых семь месяцев. Что можно успеть за пять минут? Перечислить арендную плату. Поздороваться с дочей. Связаться с ЦКБ, подтвердить свою вменяемость и переслать мыслеотчёт. Высказать жалобы на арендодателя, если таковые имеются. Н-да. Жаловаться? На приютившего меня ребёнка?