Шрифт:
– Куда ты собираешься, я так и не поняла? Какая командировка? Нам квартиру надо разменивать. Ты что? Пытаешься увильнуть?
Жена смотрела на Соболева с подозрением. Впрочем, так она смотрела всегда. Или почти всегда. Руки в боки, один глаз прищурен, левая бровь приподнята. Как ей это удавалось? Соболев сто раз пробовал поднять не обе брови сразу, а одну. Кроме гримас больного хроническим запором ничего не получалось. А жена – запросто. Не напрягаясь. Ах, да. Бывшая жена. Они развелись, и им нужно срочно разменивать квартиру.
–Костя! Ты меня слушаешь вообще?
– Я собираюсь в село Позднее, у меня там исследование.
– Это где? Под Рязанью?
– Под какой ещё Рязанью?
– Ещё скажи, дурью маешься. Не подходит мне твоё «что-нибудь придумаю».
– Почему? По-моему, всё прекрасно устроится. Ты будешь жить в хорошей трешке в центре города, а не в маленькой квартирке в спальном районе. Дай мне поступить по-мужски, что ты выдумываешь?
– Костя… – Жена опустилась на диван с тяжелым вздохом и отвернулась. У неё больше не было сил наблюдать, как Соболев собирает свой рюкзак и не обращает на неё никакого внимания. Как и все пятнадцать лет. Ничего не интересовало её мужа, кроме странной науки, изучающей уродства. Тератологии. Жизни с ним не было никакой. Разве могла она вызвать интерес мужа со своими 90-60-90 и красивым лицом? Живая и цветущая? Нет. Только уроды. Только аномалии. Вот и сейчас, он объясняет ей плюсы ситуации, в которой они не станут разменивать квартиру, но по сути ему наплевать. Он занят мыслями о предстоящей поездке в какую-то глушь, где его будет ждать какой-нибудь очередной уродец. Нет. С неё хватит. Отрезать полностью, и никаких точек соприкосновения в будущем. – Костя, я хочу жить в отдельной квартире. Чтобы ты не имел к ней никакого отношения. Я в собачей конуре готова жить! Только чтобы никогда, никогда больше не видеть. Ни тебя! Ни твоих книг! Ни твоих фильмов страшных! Ни твоих исследований!
Она почти кричала. Соболев удивленно вскинул брови. Обе сразу. Посмотрел на часы: э, да так и опоздать недолго.
– Что от меня требуется? Я всё равно уеду, так что просто скажи: что нужно? Доверенность сойдет? Всё сделаешь сама.
– Ну, что поделать. Если тебе на всё наплевать, – поморщилась Татьяна, – давай доверенность. Сделаю сама.
– Идём сейчас, за углом есть нотариус, я всё подпишу. Быстрее, я опаздываю.
Глядя на макушку обувающейся Татьяны, Соболев почувствовал, как кольнуло сердце. Кольнуло и протяжно заныло. С чего она взяла, что ему на всё наплевать? Он же так любил её. Господи, да он и сейчас её любит! Но, раз так надо, – что же. У него нет времени вникать в «зачем», «за что» и «почему». Случилось, значит случилось. Его ждёт самое необычное и интересное исследование за всю его карьеру. Такого ещё не было! Если это не сказки, а Соболев верил своему источнику, то он напишет такую работу! Возможно придется подключать ученых из других областей. Скорее всего, аномалия связана с каким-то искажением в атмосфере. А может быть рядом с деревней есть что-то, влияющее на местных жителей? Чудо-озеро, например? Появившееся на месте некогда приземлившегося космического корабля. Или, откуда мог взяться такой эффект? Это же буквально волшебство. Всю дорогу до аэропорта и далее Соболев непрерывно думал о месте, в которое направлялся. И было ему как радостно, так и тревожно. А ведь еще две недели назад ничего не предвещало такого поворота. Пока не приехал к нему товарищ…
Товарища, давно и основательно двинутого на паранормальном, звали Виктор Логинов, и когда он без звонка заявился в лабораторию к Соболеву, видок у него был тот ещё. Лохматый, осунувшийся, глаза блестят нездоровым блеском. А уж история, привезенная парапсихологом Логиновым из Красноярского края, могла свести с ума кого угодно. Кого угодно, но только не Костю Соболева. Витя рассказывал о произошедшем, периодически сглатывая слюну и оглядываясь по сторонам. Он был нормален, в этом Соболев был убежден, хоть и не был психиатром. Нормален, но до крайности возбужден и взволнован:
– Понимаешь, Костян, я же поехал туда специально к 22 сентября. Подгадывал ещё, кретин! Думал, что это байка. Легенда. Ну, не может же быть, чтоб на самом деле!
– Странно, что не думал. Ты же всю жизнь этому посвятил. Значит, должен верить.
– Да верю я, верю. Но чтобы такое… Думал, сказки, в общем. Слухи пустые. А тут как раз отпуск нарисовался, я его на сентябрь сдвинул. На работе подумали, что я того… с ума сошел. Все летом и на море, а я осенью и в Сибирь.
– Постой, так ты кому-то говорил зачем едешь?
– Да говорил, конечно, говорил. А в чем тайна-то? Ну, вот, мол так и так, есть в сибирской глуши деревенька. Там люди после смерти не лежат в земле разлагающимися трупами, а продолжают ходить среди живых. Ну, ты сам послушай. Ведь как бред звучит. Так?
– А чего ты поперся-то? Если считал это бредом…
– А как, как я мог не поехать? А вдруг! Всегда же она есть, эта тонкая ниточка надежды. И потом, я был уверен, что там действительно есть какая-то аномалия, в деревне этой. Но чтобы такое!
– И что? Действительно НИКАКИХ отличий?
– Костя… – Виктор вытер вспотевший лоб, сглотнул и оглянулся. Кроме них в кабинете никого не было, и эти оглядки уже начинали действовать Соболеву на нервы. – Я клянусь тебе чем хочешь. Кем хочешь. Мамой. Детьми. Своей жизнью. Никаких отличий.
У Соболева не было своих детей, но ему подумалось, что это действительно серьезная клятва. Когда клянутся детьми, врать и сочинять не станут.
– Что – ни внешних, ни эмоциональных, ни поведенческих?
– Абсолютно. Пока не наступит треклятое 22 сентября – все люди, как люди. А после равноденствия снова все люди, как люди. И поскольку на улицу в эту ночь никто из живых не посмотрит ни за что, даже в щёлочку, то тайна мертвых остается их тайной. Друг о друге они, конечно, знают. Но живым их не вычислить. Никак. Тот, кто узнает об этом, попадясь им в эту ночь, тоже уже ничего не расскажет. Он просто станет кормом.
– Так ведь они, наверное, не стареют! Те, кто умер. Так и можно вычислить, ты чего? Наверняка, местные жители знают кто жив, кто мёртв.
– Я не видел там стариков. Слушай, а я ведь даже не задумывался… Сейчас ты спросил, и до меня дошло. Стариков в деревне нет.
– А дети?
– И детей нет.
– Ужасно… И что, тебе грозила опасность, получается? А как ты спасся?
– Меня спас Пётр. Мужик, лет тридцати. Там же нет никакой цивилизации толком. Машин нет ни у кого. Ну, я уселся на скамейку посреди села и жду, значит. Когда стемнеет. Чтобы увидеть всё своими глазами. Если что-то будет. До этого я весь день по деревне шатался, со всеми заговаривал. Не особо приветливые они там, конечно, но и откровенной агрессии нет. Я увидел простых людей, каждый чем-то занят. На вопросы они толком не отвечали, ухмылялись да отворачивались. И часам к пяти я просто устал, сел на лавку, достал термос, бутерброды. Стал ждать наступления темноты. Тут и ехал мимо Петя. На телеге с лошадью, прям девятнадцатый век, честное слово. Остановился рядом со скамейкой, хотя какое ему дело до меня. Спросил: «не местный? Что тут сидишь?» Ну, я ответил, что тут у них творится что-то странное, мол, жду, чтобы увидеть самолично. Он мне и сказал, что если я не полный идиот и хочу ещё пожить, то должен идти с ним. Ну, а если я приехал, чтобы покончить с собой – могу сидеть дальше.