Холодная война против России

Леонов Николай Сергеевич

* * *

Постепенно, как на фотопленке, опущенной в проявитель, в голове начинают складываться контуры реальной обстановки в стране. Очевидно, что внутриполитические позиции сандинистов прочны, их безоговорочно поддерживает большинство народа. Никакой альтернативы их власти нет. Моральный авторитет их велик не только в Латинской Америке, но и во всем мире, кроме, разумеется, США, где их победа встречена с открытым недовольством. Остатки разгромленных войск Сомосы ушли за границу, на территорию соседнего Гондураса и частично в Коста-Рику. Какое-то время они будут беспокоить новую власть, но поколебать ее они не в состоянии.

Руководители победившей революции находятся под сильным влиянием социалистических идей. Они верят в то, что общественная собственность на орудия и средства производства обеспечивает более быстрое развитие

производительных сил страны. Они не собираются копировать чью-либо модель, но склоняются все-таки к социалистическому варианту развития экономики. В результате победы революции под контроль правительства сразу попало большое количество земли, предприятий, ранее принадлежавших лично семье бежавшего диктатора или приближенных к нему военных преступников. (Сомоса рассматривал всю страну как свою частную собственность.)

Прийти к такому выводу в то время было не так просто: сандинисты из тактических соображений не раскрывали все свои карты.

Самой слабой стороной революции, ее ахиллесовой пятой, оставалась экономика. Страна разрушена гражданской войной. Американцы уже начинают накидывать на ее шею привычную петлю блокады. Вся система внешней торговли, ранее ориентированной на США, приходит в расстройство. Валюты нет, казна опустошена Сомосой. Единственная надежда — на помощь соцсодружества. Молодые сандинистские руководители еще не знают, что силы Советского Союза уже подорваны, пролетарский интернационализм практически умер, европейские соцстраны готовы вести дела только на строго коммерческой основе. Китай мог бы оказать кое-какую помощь, но у него свое непременное политическое условие — порвать дипломатические отношения с Тайванем. А сандинистам не хочется сразу начинать с подчинения каким-либо внешним давлениям, они еще не успели как следует вдохнуть свободу, сбросив с шеи американский хомут.

Еду на встречу с Даниэлем Ортегой, Байярдо Арсе, Виктором Тирадо. На улице много солдат. Мундиры самые разные, но все оливкового цвета, у одних зеленые кепи, у других малиновые береты, у третьих просто нечесаная копна густых черных волос. Пока это партизаны. Я нигде не видел солдат, идущих строем. Зато у меня не раз екало сердце, когда замечал, как бойцы без нужды вскидывали на изготовку автоматы, целясь куда-то на уровне головы. Видно было, что они мало готовы к мирной жизни. У входа в здание надпись: «Часовые не должны играть с оружием. Затворы должны обязательно стоять на предохранителе». Часовые, страшные с виду, очень любезны, дружелюбны и с большой охотой вступают в разговор. Но все-таки их многовато, тем более что все утверждают в один голос: внутренней угрозы нет.

При входе в служебные кабинеты еще одна надпись: «Товарищ! Мы потеряли 45 лет. Надо наверстать упущенное. Будь краток!» На нас как бы не распространяется содержание этой надписи: мы беседуем три часа. Снимаются последние неясные вопросы. На этом этапе можно считать задачу выполненной.

Ночью я лежу с открытыми глазами. Сон не идет. Я думаю, что эта революция родилась поздно с точки зрения социализма. В грудях у матери-кормилицы уже нет молока. Советский Союз вряд ли сможет оправдать надежды, которые еще питают в отношении него в странах «третьего мира». Снова бродит в голове мысль, что теперь судьбы революций зависят не от позиции народа, а от меры внешней поддержки или от силы иностранного нажима. Соотношение сил между СССР и США неуклонно меняется в пользу последних, особенно в экономике. Суммы, которые они выбрасывают на помощь иностранным государствам — своим союзникам, кажутся нам баснословными. А то, что наскребаем с огромными усилиями мы, представляется мелкими карманными расходами. Казалось бы, сбываются наши давние мечты, о которых мы когда-то писали Андропову, — заводить друзей среди маленьких государств, имеющих важное стратегическое значение. Никарагуа — как раз такое государство. Население насчитывает не более 4 млн. Географическое расположение — лучше не придумаешь. Но… смогу ли убедить Андропова в том, что надо найти средства для помощи… сможет ли Андропов убедить политбюро… Засыпаю от бесконечного повторения этой мысли.

* * *

Возвращаюсь в Москву со смешанным чувством радости за победивший народ и тоскливым предчувствием ожидающих его больших горестей и лишений. Сажусь, как положено, за составление «записки» в ЦК КПСС, в которой я должен изложить свои впечатления от бесед, высказать оценки и внести предложения о наших действиях. Моя работа будет подписана членом политбюро, председателем КГБ Андроповым,

что придаст ей нужный авторитет. Мнение опытного профессионала-разведчика, пусть даже с генеральскими лампасами, не имело бы никакого веса. Сами мы еще в молодости, выбирая путь разведчика, отказались напрочь от известности, честолюбие не мучает подавляющее большинство из нас. Мы знаем, что наша работа будет всегда анонимной. Это добровольно избранная судьба. Разведчик остается разведчиком, пока никому не известен как таковой, а когда раскрыт, то он уже не разведчик.

Пишу в этот раз с особым тщанием. Я не найду себе союзников даже в советских ведомствах. Министерство иностранных дел меня в упор не захочет видеть. Оно «оскорблено» моим сообщением о скандальном происшествии с советским послом, который прибыл в Никарагуа, как раз когда я там находился для подписания соглашения об открытии посольства. Со стыдом вспоминаю, как меня срочно вызвал в свою резиденцию кубинский посол. Там я увидел двух представителей высшего руководства Сандинистского фронта национального освобождения, которые были явно взволнованы необходимостью заявить официальный протест советскому представителю. Из их слов я узнал, что накануне в Манагуа из одной латиноамериканской страны прибыл аккредитованный там посол СССР, чтобы выполнить формальную процедуру установления дипломатических отношений. Встречавшие его на аэродроме высшие политические руководители и сотрудники МИД молодой республики были поражены, увидев, как посол, едва устояв на ногах на лестнице, свалился на руки ожидавших его людей. От него за версту несло спиртным, он был мертвецки пьян. Кроме спиртного в воздухе запахло скандалом. На помощь пришла библейская «ложь во спасение». Было сказано, что послу «стало плохо в результате тяжелого полета». Он был доставлен в гостиницу, где сопровождавшие его дипломаты делали все, чтобы привести в порядок незадачливого шефа: уже вечером должен был состояться политический акт в присутствии дипломатического корпуса.

Кое-как посол добрался до театра, где проходило действо, но через полчаса пришлось покинуть ложу, чтобы не осрамиться вконец. Но уход посла из ложи — это акт политический. Даже дети знают, что он означает протест против самого мероприятия, против речей, которые там произносятся. Незадачливый дипломат рухнул в постель, и не успели подручные снять с него ботинки, как появился один из министров правительства, пожелавший узнать, в чем дело. Но чрезвычайный и полномочный был уже «бездыханен». Можно себе представить возмущение сандинистов.

Наутро они пригласили меня в дом кубинского посла, чтобы высказать все, что они надумали за ночь. Это были горькие, но справедливые речи. Они протестовали против такого поведения, объявили посла персоной нон грата на будущее, потребовали объяснений. Я никак не рассчитывал оказаться в таком положении. Дав возможность моим возмущенным хозяевам полностью выговориться, я как можно спокойнее сказал, что разделяю их оценки и чувства, однако вряд ли стоит начинать историю наших отношений с протеста и дипломатического конфликта: посол — это человек со своими слабостями, болезнями, возрастом. Его слова и действия могут быть дезавуированы. Официальная нота протеста (она лежала передо мной на столе) не нужна, потому что она не отражает реального климата наших отношений, а, наоборот, может подпортить его. Я твердо пообещал поставить в известность о происшедшем политбюро, но предпочел бы сделать это устно. Ноту мне неудобно принимать, ибо я не имел никакого официального статуса, а посольство еще не было открыто. Я говорил и говорил, чтобы дать времени возможность остудить страсти.

Наконец, по разгладившимся лицам мне стало ясно, что лед растоплен. Я прервал фонтан красноречия. Конфликт перешел в эндшпиль и, к величайшему душевному облегчению, рассосался тут же за столом.

Шифровка об этом ушла Андропову с пометкой «лично». Он показал ее Громыко тоже «лично», но об этом вскоре знало пол-МИДа. Никарагуа стала для них страной нон грата.

С какой глубокой благодарностью я вспоминаю советских послов, которые принимали на себя тяжелые удары протестов в связи с провалами наших разведчиков! Нередко им приходилось выслушивать требования о немедленной отправке домой наших незадачливых коллег, помогать организовывать их отъезд. Я и сейчас мысленно отвешиваю им глубокий земной поклон. Они прикрывали наши ошибки и неуклюжие иной раз провалы, понимая, что разведка ведет постоянную войну, в которой есть и свои потери, и ошибки, ведущие к неудачам. Я побывал в их положении только один раз, тогда в Никарагуа, когда выводил из-под удара нашего посла…