Холодное время
Шрифт:
Только обувь пришлось снять.
– Сюда нельзя входить с лошадиным навозом на подошвах, – строго сказала Селеста. – Извините, что пришлось попросить вас разуться.
Они сидели в одних носках, что придавало ситуации некоторую несуразность, фактически подрывая авторитет сил правопорядка. Адамберг предпочел снять и ботинки, и носки – голышом выглядишь всегда элегантнее, чем полураздетым, – Бурлен же инстинктивно воспротивился приказу под тем предлогом, что у него на подошвах не могло быть навоза. На что Селеста заявила непререкаемым тоном: “На подошвах всегда есть навоз”. Адамберг согласился, что это очень тонко подмечено,
– Ну да, – сказал Амадей. Он беспрестанно скрещивал и разводил ноги, закидывая попеременно то левую ступню на правое колено, то наоборот, выставив на всеобщее обозрение красные носки, видневшиеся из-под разодранных джинсов. – Ну да. Я не хотел с вами разговаривать. Поэтому сбежал. Вот и все.
– Не хотели разговаривать об отце или о письме Алисы Готье? – спросил Бурлен.
– Об Алисе Готье. Это письмо – наше с ней личное дело. Я не думаю, что имею право показывать его кому-то без ее разрешения. Да и зачем оно вам. Это наше личное дело.
– Ее разрешения мы не уже получим. – Бурлен засунул ноги под стол и распластал свои ручищи на скатерти. – Мадам Готье умерла во вторник. И это ее прощальное письмо.
– Так я же был у нее в понедельник, – энергично запротестовал Амадей.
Неизбежная реакция, спонтанная и необдуманная, как будто если ты виделся с человеком в понедельник, он никак не может умереть во вторник. Внезапную смерть вообще трудно воспринять.
– Врач сказал, что жить ей осталось несколько месяцев, – продолжал молодой человек. – Поэтому она и решила навести порядок в своих делах. Мелких и крупных, по ее выражению.
– Она вскрыла себе вены, сидя в ванне, – сказал Бурлен.
– Ну, это вряд ли, – живо возразил Амадей. – Она начала собирать гигантский пазл, картину Коро. И очень надеялась закончить небо, пока жива. Небо труднее всего. И сложить, и добраться до него. Это опять же ее слова.
– Она могла вас обмануть.
– Сомневаюсь.
– Вы что, так хорошо ее знали?
– В понедельник я ее увидел впервые.
– Вы приехали, получив ее письмо?
– А почему же еще? Я полагаю, вы хотите его увидеть?
Амадей Мафоре изъяснялся нервной скороговоркой, чего никак нельзя было ожидать, глядя на мягкие черты его лица. Он вытащил из внутреннего кармана конверт и судорожным, неловким жестом сунул его толстому комиссару. Адамберг и Данглар подошли поближе.
Дорогой месье Мафоре,
Мы с Вами незнакомы, и это письмо удивит вас. Речь пойдет о Вашей матери, Мари-Аделаиде Мафоре, и ее трагической гибели на том ужасном исландском острове. Вас заверили, что она умерла от холода. Это не так. Я тоже участвовала в той поездке, была на острове и знаю, что говорю. Все эти десять лет мне недоставало мужества рассказать, что случилось, и я не могла спать спокойно. Из эгоистических соображений – а я известная эгоистка, – будучи одной ногой в могиле, я бы хотела открыть Вам всю правду, я сама и все остальные утаили ее от Вас, хотя Вы имеете на нее полное право. Прошу Вас приехать ко мне, как только сможете, между семью и восемью вечера, в эти часы я обычно бываю дома одна, без сиделки.
33– бис, улица Трамбле
75015 Париж
Подъезд B, 6 этаж, дверь напротив лифта.
PS: Постарайтесь, чтобы Вас никто не видел, войдите через черный ход (с улицы Бютт, дом 26), – Вам не составит труда открыть замок при помощи тонкой отвертки. Если только его опять не сломали, это у нас обычное дело.
Бурлен с серьезным видом сложил письмо.
– Мы не знали, что вы лишились матери.
– Десять лет назад, – сказал Амадей. – Мне было всего семнадцать, и родители не взяли меня с собой в Исландию. Матери вдруг вздумалось “очиститься среди вечных льдов”, я навсегда запомнил ее восторг и эту фразу. Ей удалось уговорить отца, вернее, заморочить ему голову. Вечные льды были совсем не в его вкусе. Но против напора моей матери устоять было трудно. Она была всегда такая веселая, жизнерадостная, неотразимая, короче. Она могла бы показаться ненасытной, но ей просто все было интересно и хотелось всего и сразу. Вот они и поехали. Она, отец и Виктор. Виктор был очень возбужден предстоящим путешествием – он никогда не выезжал за пределы Франции. Но вернулись они вдвоем, отец и он. Мать умерла от переохлаждения, так они мне сказали.
Амадей шмыгнул носом и, не зная, как продолжать, принялся массировать себе пальцы ног, или, скорее, выламывать их во все стороны.
– Я помню, – подал голос Данглар. – Это когда туристы, человек десять, на две недели застряли в тумане? На маленьком островке, где-то на самом Севере? Они выжили благодаря тому, что на берег течением выбрасывало тюленей.
– А говорите, не знали о смерти моей матери, – отозвался Амадей. – Судя по всему, вы уже навели справки?
– Нет, просто я вспомнил сейчас эту историю.
– Майор все помнит, – объяснил Адамберг.
– Совсем как Виктор, – сказал Амадей, поменяв ногу и разминая пальцы на другой ступне. – У него сумасшедшая память. Поэтому отец и взял его на работу. Ему, например, даже не надо вести записи, чтобы составить потом отчет о собрании. Притом что в химии он ничего не смыслит.
– Значит, – мягко продолжал Адамберг, – мадам Готье представила вам иную версию гибели вашей матери?
Амадей отвлекся от ноги и положил руки на стол. Он то и дело выворачивал кончики пальцев, подвижных, как паучьи лапки, обладая редким умением гнуть и выкручивать третью фалангу. Его пальцы корчились на столе в судорожном гипнотическом танце.
– Она пишет, что всегда была эгоисткой, и так оно и есть. Ей было плевать и на меня, и на то, как я отреагирую на ее мерзкие откровения. Ей хотелось отправиться на тот свет в белом платье с крылышками, и точка. Только она все равно не отмоется, потому что отец погиб из-за нее. И из-за меня тоже. Во всем виновата эта мерзопакостная баба.
Селеста вышла и вернулась, поставив возле своего мальчика коробку с бумажными платками. Он высморкался и положил смятый комок на стол.
– Спасибо, няня, – сказал он уже нежнее.