Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна
Шрифт:
– Это так.
– Сами Валинт и Балк подозревали, что причиной могла быть давняя вражда с гуркскими конкурентами.
– Валинт и Балк.
– Вы имели дело с их банком?
Шенкт чуть замешкался с ответом.
– Возможно, они меня разок нанимали. Продолжайте.
– Теперь убит принц Арио. – Генерал ткнул пальцем себе под ухо. – Ударом кинжала в то же место, куда сам он ударил Бенну Меркатто. Потом его сбросили с высоты, из окна…
– Вы думаете, Монцкарро Меркатто жива?
– Через неделю после гибели сына герцог получил письмо. От некоей Карлоты дан Эйдер, в прошлом любовницы принца Арио. Мы давно подозревали, что она вступила с ним в связь, чтобы шпионить для Союза, но Орсо относился к этому снисходительно.
– Странно.
Ганмарк пожал плечами:
– Мы дружим с Союзом. Помогли ему выиграть последние круги бесконечных войн с гурками. Вместе пользуемся поддержкой банкирского дома Валинта и Балка. Не говоря уже о том, что король Союза – зять Орсо. Естественно, мы засылаем друг к другу шпионов, но по-добрососедски, не забывая о хороших манерах. Если уж тебе приходится принимать шпионку, хорошо, если она еще и красива, а в красоте Карлоте дан Эйдер не откажешь. Она была с принцем Арио в Сипани. И после его смерти исчезла. А потом пришло письмо.
– И что в нем сказано?
– Что ее вынудили под угрозой отравления помочь убийцам Арио. Что в число их входил наемник по имени Никомо Коска, палач по имени Шайло Витари, а руководила ими… сама Меркатто. Очень даже живая.
– Вы в это верите?
– У Эйдер нет причины нам лгать. Тем более что письмо не спасет ее от гнева его светлости, если ее найдут, и она должна это понимать. Я точно знаю, что Меркатто была еще жива, когда ее сбросили с балкона. И мертвой я ее не видел.
– Теперь она хочет отомстить.
Ганмарк безрадостно усмехнулся.
– Кровавые Годы. Все хотят отомстить. Но Змея Талина, Палач Каприле… которая никого на этом свете не любила, кроме своего брата… если она жива, то не просто хочет отомстить, а жаждет. Трудно вообразить более целеустремленного врага.
– Стало быть, мне нужно разыскать женщину по имени Витари, мужчину по имени Коска и змею по имени Меркатто.
– Только никто не должен знать, что она, возможно, жива. Узнай в Талине, что ее смерть – дело рук Орсо… могут начаться беспорядки. А то и бунт. В народе ее очень любили. Считали талисманом. Человеком, приносящим счастье. Она ведь сама была из народа и возвысилась благодаря личным качествам. А его светлость… Война все тянется, налоги все растут… Его любят меньше, чем хотелось бы. Я могу надеяться на ваше молчание?
Ответом ему было молчание.
– Хорошо. В Талине остались друзья Меркатто. Кто-нибудь, возможно, знает, где она сейчас. – Генерал поднял голову, и на усталом лице его заиграли оранжевые отблески огня. – Впрочем, о чем я говорю… это же ваша работа – искать людей. Искать и… – Он снова потыкал кочергой в рдеющие угли, искры рассыпались снопами. – Мои советы вам не нужны, не так ли?
Шенкт убрал незаконченную деревянную фигурку в карман, нож – в ножны, и повернулся к двери.
– Нет.
На нижнем этаже
Солнце садилось за леса, землю укрывали тени, когда они подъезжали к Виссерину. Башни его видны были на расстоянии в несколько миль. Десятки… сотни башен, тонких, как дамские пальчики, тянущихся ввысь к серо-голубому небу, усеянных крохотными искорками горящих кое-где окон.
– Сколько же их… – пробормотал Трясучка себе под нос.
– На башни всегда была мода в Виссерине, – усмехнулся Коска. – Некоторые стоят еще со времен до Новой империи, многие века. Знатные семьи состязаются меж собой, кто построит выше. Гордятся ими. Помню, когда я еще маленьким был, одна упала раньше, чем ее достроили, улицы за три от той, где я жил. Раздавила кучу бедняцких домишек. За амбиции богачей вечно бедняки расплачиваются. Однако редко жалуются, поскольку… э-э-э…
– Мечтают собственные башни иметь?
Коска хохотнул:
– Ну да, мечтают, надо думать. Не понимают, что, чем выше забираешься, тем ниже падать приходится.
– Люди вообще редко понимают это, пока земля навстречу не летит.
– Правда ваша. И боюсь, многие из богачей Виссерина вскоре рухнут…
Балагур и Витари зажгли факелы, Дэй тоже и пристроила его возле облучка, чтобы освещал путь. Факелы начали разгораться повсюду вокруг них, и дорога превратилась в ручей из огоньков, текущий по черной земле к морю. Красивое зрелище… в какое-нибудь другое время. Но не сейчас, когда война на пороге и ни у кого нет охоты им любоваться.
Чем ближе к городу, тем больше делалось на дороге людей. Половина их, похоже, не чаяла попасть в Виссерин, дабы обрести укрытие за его стенами, а вторая – выбраться оттуда и убежать куда подальше. Война предоставляет фермерам паскудный выбор – либо остаться на своей земле и ждать обязательного поджога, грабежа, насилия и почти неизбежной смерти, либо укрыться в городе, коль там найдется место, рискуя быть ограбленным собственными защитниками или вражескими солдатами, если город падет. А то еще бежать в холмы, где можно с равной вероятностью попасть в руки врага, умереть с голоду и попросту замерзнуть насмерть холодной ночью.
Война, конечно, убивает какую-то часть солдат, но те, что выжили, остаются при деньгах, при костре, вокруг которого можно сидеть, распевая песни. Куда больше она убивает простых крестьян, и уцелевшие остаются ни с чем. На пепелище.
Словно мало было причин для дурного настроения, с потемневшего неба начал накрапывать дождь, постепенно усиливаясь и посверкивая в свете факелов, которые принялись шипеть и плеваться. Земля под ногами превратилась в липкую грязь. Холодные капли щекотали непокрытую голову Трясучки, но мысли его были далеко. Они неслись туда же, где блуждали все последние несколько недель, – к дому Кардотти, к черному делу, которое сотворил там Трясучка.
Брат его всегда говорил, что последнее это дело – убить женщину. Уважение к женщинам и детям, верность старым обычаям и своему слову – вот то, что отличает человека от животного и карлов от убийц. Трясучка не хотел ее убивать, но… коли машешь мечом в толпе, изволь нести ответственность за последствия. Хороший человек, которым он приехал сюда стать, должен был бы обгрызть ногти до кровавого мяса после того, что он сделал. Но Трясучка, вспоминая глухой звук, с каким клинок его вошел в грудь женщины, ее изумленное лицо, когда она сползала по стене, умирая, чувствовал лишь облегчение, оттого что остался безнаказанным.