Холодные дни
Шрифт:
— Это-то меня и пугает.
— Трис, да ты чего?! — окончательно изумился юноша. — Эльфы же — не люди! Если уж что-то предлагают, то от чистого сердца!
— А эти, может, слишком долго среди вас толклись, — непримиримо насупилась я, надеясь, что ушастый смертельно обидится и избавит меня от необходимости разрываться между жадностью и осторожностью. Сайеши ведь действительно — огромная редкость. То, что его предлагают добровольно — еще большее чудо, а уж непонятное смирение Беллри просто подозрительно! Даже глазами не сверкнул, хотя я чуть не впрямую гадость сказала! Не дернулся и не возмутился, хотя видит Двуединый — было на что! Но нет: лишь обреченно вздохнул и стал совсем несчастным.
— Трис,
Однако я слишком хорошо помнила, как он со мной обошелся. Еще долго буду помнить его взгляд и колючие слова, не забуду пренебрежения и откровенного презрения, которым меня окатили эти двое бессмертных. А потому принимать от них даже ТАКИЕ подарки… нет, не рискну, пожалуй.
Я медленно покачала головой.
— Спасибо, Беллри, но, боюсь, мне твой дар не по карману.
— Я ничего за него не прошу. Просто прими.
— Извини, нет.
Беллри на мгновение прикрыл нещадно горящие синевой глаза и глубоко вздохнул, словно собираясь с мыслями. На мгновение зажмурился, сжал до скрипа пальцы, даже побледнел немного, будто к чему-то готовился, а потом судорожно сглотнул и горько произнес:
— Ты права: я был груб и непростительно слеп. Глуп и самонадеян. Неразумен и холоден. Я обидел тебя, запятнав себя несмываемым позором. Я совершил страшную ошибку, тяжко оскорбив ту, за которую должен был биться насмерть. Ты правильно наказываешь меня недоверием: я уже потерял честь своего Рода и не сумел даже смягчить свою вину. Это правда. Я слышу и понимаю тебя. Глупо было бы надеяться… но если это позволит хоть как-то загладить мой грех… если поможет в пути и хоть немного облегчит тебе дорогу… возьми его, Трис. Пожалуйста. И забудь, если сможешь, одного глупого бессмертного, который так недостойно себя повел.
Я неприлично разинула рот, во все глаза уставившись на покорно склонившего голову остроухого. Если бы не ехал верхом, думаю, удостоилась бы великолепнейшего зрелища стоящего на коленях эльфа — смиренного, покорного, почти уничтоженного, которого надо только добить, милосердно вонзив кинжал в гордое сердце. И он бы даже не пикнул…
На душе вдруг стало невыносимо гадко, будто я сегодня сделала что-то очень плохое. Так мерзко, хоть волком вой. Это у Яжека заблестели глаза от восторга, Зого и Янек торжествующе переглянулись, даже Лех озадаченно крякнул, разглядев приятеля в такой неприглядной позе, а остальные только усмехались в усы и бороды, думая, что понимают, в чем дело. Дураки! Разве они не знают, что под честью Рода ушастые подразумевают нечто гораздо большее, чем мы привыкли видеть? Разве не знают, что дороже этого у них ничего нет? Не понимают, что Беллри только что отдал себя мне на растерзание?!
Господь всемогущий! Да когда ж это я успела так его зацепить?! Неужто это Ширра постарался?! Неужели из-за него остроухий просто сам не свой?! Все последние дни примерно держался на отдалении — несчастный и словно палками побитый! Старательно соблюдал дистанцию, которой я от них потребовала! Ночевал чуть не под кустом, чтобы мой взгляд не цеплялся за его осунувшуюся физиономию! А теперь вот ненавязчиво сообщил, что готов на многое, чтобы загладить свою вину. Даже сайеши не пожалел, лишь бы я забыла о том недоразумении. И если я его не приму…
Меня вдруг бросило в холодный пот: печальные глаза Беллри так и стояли перед внутренним взором, полные глухой тоски и обреченного понимания. Какого-то невыносимого отчаяния, словно от моего ответа сейчас зависела его жизнь. Хотя кто их знает? Вдруг его понятие о «несмываемом позоре» подразумевает именно это? Вдруг для них в порядке вещей вспарывать себе живот или бросаться с высокого утеса? Дескать, раз потерял честь, то и жить не достоин?
Я еще раз взглянула на эльфа и с внезапным беспокойством увидела то, чего раньше не замечала: он был неестественно бледен и чересчур худ, глаза лихорадочно горели, щеки впали, подбородок заострился, как у больного. Кожа нехорошо заблестела мелкими бисеринками пота, будто ему тяжело было просто сидеть… я торопливо припомнила последние дни, немногочисленные привалы, когда он всегда уходил чуть не сразу, как вставали повозки, перерыла всю память, тихие разговоры у ночного костра… и внутренне похолодела, потому что за это время я не видела, чтобы они с Шиаллом перекусывали. Понимаете?! ВООБЩЕ!!!
— Беллри? — вздрогнула я от нехорошего предчувствия. Да нет, не может быть… они не могли, не стали бы делать таких глупостей даже из-за Ширры. Да и он не заинтересован в том, чтобы ушастые перемерли у нас на глазах. Хотел бы пришибить, сразу бы разорвал: на подлость и такую гадость не пошел бы. Не стал бы заставлять их мучиться. Тогда что с ними? Почему так плохи? Почему угасают прямо на глазах?!
— Беллри, ты когда в последний раз ел?!
— Не помню, — тихо прошептал эльф, не поднимая головы.
Я снова вздрогнула: господи… неужто правда?!
— Это еще почему? Вас по голове ударили? От расстройства мозги повредились?
— Нет. А разве это так важно?
— ЧТО?!! Беллри, ты в своем уме?!
На меня в упор взглянули пронзительные синие глаза, полные невыносимого груза вины, в которых я прочла все до последней буковки — легко и непринужденно, потому что он ничего не скрывал. Как открытую книгу прочла, с каждой секундой чувствуя себя все хуже. Казалось, его что-то гнетет изнутри, какая-то страшная вина, ощущение совершенной ошибки, не дающее жить спокойно. А его глаза… Двуединый! Чтобы мне никогда больше не видеть таких страшных глаз! Было там и глупое упорство, вынуждающее делать совсем уж непотребные вещи. И пепел сожженных чувств. И мучительное раскаяние, холод приближающейся смерти. А еще — боль. Поразительно острая, будто он недавно предал кого-то важного. Невыносимая, давящая, рвущая на части, как бывает, когда ты сделал что-то такое, отчего лучше умереть, но не знать каждый день и каждый миг, что твоя вина неоспорима. И не испытывать больше мучений проснувшейся совести.
— Ты… — у меня на какое-то время даже дар речи пропал, а Яжек возле другого борта тихонько охнул. — Ты спятил?! Вы оба спятили, остроухие?! Совсем с ума сошли?!!
Бледные губы Беллри тронула слабая улыбка.
— Ты беспокоишься… это немного смягчает нашу боль. Но вина слишком велика, чтобы рассчитывать на прощение, а во искупление нам больше нечего предложить — только сайеши и свои жизни. Если они тебе нужны — возьми. Это будет справедливо.
— Какое искупление?! Какие жизни?!! — окончательно растерялась я. — За что?!!! За опрометчиво брошенные слова? За кривые стрелы, которые меня даже не поцарапали, или синяки, что я по вашей милости не успела получить? За ту милую перебранку по дороге, от которой ты потом еще три дня икал, вспоминая меня «добрым словом»? Вот вселенская трагедия!
— Для нас — да, — неслышно оборонил пришибленный эльф. Его плечи согнулись, будто под невыносимой тяжестью, лицо побледнело еще сильнее, но затем на нем проступила непонятная решительность. — Даже хуже. Боюсь, Ширра был прав, когда хотел оборвать наше существование: мы оказались недостойными детьми Леса. Неверными. Зря ты его остановила.
— Ты совсем дурак, а?! — не на шутку разозлилась я. — Если вы так боитесь Ширру, могли бы просто подойти и сказать: «прости, мы очень сожалеем», а не маяться дурью, как распоследние идиоты! Это что, так сложно — признать, что сглупили и теперь раскаиваетесь? Разве вас не учили элементарной вежливости?! Или присутствие скорра напрочь мозги отшибло?! А может, думаешь, что это я — идиотка? И не умею отличить простого дурака от законченного хама?!