Холодный мир. Сталин и завершение сталинской диктатуры

В 1970-е годы, вспоминая о методах работы Сталина, один из наиболее верных и осведомленных его соратников, В. М. Молотов, рассказывал: «[…] Стоит вспомнить постановления Совета министров и ЦК. В Совете министров их принимали очень много, в неделю иногда до сотни. Все эти постановления Поскребышев (помощник Сталина. — Авт.) в большом пакете направлял на дачу на подпись. И пакеты, нераспечатанные, лежали на даче месяцами. А выходили все за подписью Сталина. […] Естественно, вопросы выяснялись, если они были неясными, но читать ему все эти бумаги, конечно, было бессмысленно. Потому что он просто стал бы бюрократом. Он был не в состоянии все это прочитать. […] Сталин спросит: Важный вопрос? — Важный. Он тогда лезет до запятой. А так, конечно, принять постановление о том, сколько кому дать на одно, на другое, на третье, — все это знать невозможно. Но централизация нужна. Значит, тут на доверии к его заместителям, а то и наркомам, членам ЦК» [1] . Эта практика принятия решений, отмеченная Молотовым, отражала одно из главных противоречий сталинской диктатуры. Укрепляя и оберегая от малейших угроз свою власть, Сталин стремился к максимальной централизации и тщательному контролю.

Именно поэтому, несмотря на очевидную нелепость, он сохранял порядок обязательной посылки для согласования тысяч бумаг, которые в большинстве своем не читались и затем отправлялись в архив. Здесь был важен принцип, символический смысл и незыблемый ритуал. Ничто не могло пройти мимо вождя. Все, пусть и формально, подлежало его одобрению. Такой была для Сталина идеальная модель диктатуры.

Практика была далека от этого идеала. Конверты оставались нераспечатанными, соратникам приходилось верить на слово, внешние обстоятельства оказывались сильнее вождей, даже наделенных самой невероятной властью. Однако диктатор не собирался безропотно сносить эти оскорбительные ограничения. В его распоряжении было не мало мер (прежде всего, репрессивных), которые ослабляли потенциальные угрозы единоличному правлению и удовлетворяли психологическую потребность подозрительного диктатора в ощущении безопасности и всевластия. Применение этих мер, однако, лишь в некоторой степени поддерживало прочность диктатуры. В ее недрах, под слоем внушающего страх и поклонение единовластия неизбежно, под влиянием потребностей поступательного развития, формировались и фиксировались практики и устремления, объективно отрицавшие диктатуру. Смерть диктатора открывала путь для их выхода на поверхность и воплощения в жизнь.

История послевоенного, «позднего» сталинизма и демонтажа наиболее одиозных опор диктатуры сразу же после смерти Сталина дает богатую пищу для изучения перечисленных тенденций в различных областях социально-экономической и политической действительности. Объектом исследования в этой книге являются высшие эшелоны сталинской власти, взаимоотношения Сталина с его окружением, эволюция методов укрепления диктатуры и нарастание разлагающих ее «олигархических» тенденций в Политбюро.

В книге показана история стареющего мнительного тирана, озабоченного преданностью соратников и периодически унижавшего их с целью укрепления этой преданности. Такие действия, казалось бы, подтверждают широко распространенное мнение о Сталине тех лет, как о подозрительном, мстительном и непостоянном человеке, переносящем в окружавший его мир собственное душевное состояние. В противовес такой точке зрения в данной книге выдвигается тезис о том, что поведение Сталина было подчинено определенной политической логике. Это была логика не только страдающего от хронических заболеваний диктатора преклонных лет, пытающегося удержаться у власти, но и логика лидера, полного решимости укрепить свои позиции в мощном социалистическом лагере, сделать более эффективной в меру своего понимания в принципе негибкую, затратную и разрушительную систему диктаторской власти. Одна из целей данной книги — объяснение этой логики.

Отношения Сталина с соратниками и эволюция диктатуры должны рассматриваться в связи с событиями, происходившими в СССР и окружавшем его мире. Первая послевоенная реорганизация в Политбюро произошла в связи с ухудшением отношений с бывшими союзниками и переориентацией Сталина на борьбу с «преклонением перед Западом». Не успевший разгадать новые намерения вождя его первый заместитель Молотов в конце 1945 года подвергся резкой критике за «либерализм» и «заигрывание» с западными партнерами. Вскоре последовала опала Г. М. Маленкова и Л. П. Берии, тех членов руководства, которые вместе с Молотовым укрепили свои позиции в годы войны. В Политбюро за счет возвращения в ближний сталинский круг А. А. Жданова была создана новая руководящая группа — «шестерка».

Проведение сталинской политики создания противовесов и усиления соперничества в высших эшелонах власти в конце 1946 года знаменовалось увеличением «шестерки» до «семерки» за счет еще одного деятеля, выпавшего из ближнего круга Сталина в годы войны, союзника и бывшего подчиненного Жданова, Н. А. Вознесенского. Это реорганизация сопровождалась атакой против А. И. Микояна, члена руководящей группы военного периода. Все это происходило на фоне сложных процессов восстановления от военной разрухи и разразившегося в 1946–1947 годах страшного голода. Микояна, отвечавшего за продовольственное снабжение, Сталин в какой-то мере сделал «козлом отпущения» за нехватку хлеба.

Рост международной напряженности и начало холодной войны в 1946–1947 годах облегчили развязывание кампаний против интеллигенции, вдохновлявшихся Сталиным. Вслед за появлением горячих точек в международных отношениях, прежде всего конфликта вокруг Берлина, Советский Союз ввязался в настоящую войну, обеспечивая советниками, вооружением и летными экипажами северную, коммунистическую, сторону в ходе корейского конфликта. Корейская война наложила существенный отпечаток на внутреннюю политику, усилила гонку вооружений, привела к реорганизации советских правительственных структур под военные нужды.

Несмотря на все это, период, начавшийся с победы в войне и закончившийся смертью Сталина, был отмечен для советского руководства ростом уверенности и чувства безопасности. Разгромив нацизм, Советский Союз предстал перед миром мощной и заставляющей уважать себя державой. «Война показала, — заявил Сталин на пленуме ЦК ВКП(б) 19 марта 1946 года, — что наш общественный строй очень крепко сидит» [2] . Это ощущение прочности должно было только усилиться в 1948 году, когда страна получила дополнительную защиту от Запада, благодаря появлению буферной зоны, состоящей из восьми государств-сателлитов в Восточной Европе. Еще большее значение имело проведение первого успешного испытания атомной бомбы в 1949 году, почти совпавшее с окончательной победой коммунистов в Китае. В результате, хотя Сталин пользовался трениями с Западом, чтобы «завинчивать гайки» внутри страны, масштабы и жестокость репрессий против «врагов народа», отчасти реальной, но в большей мере воображаемой «пятой колонны» по сравнению с 1930-и годами уменьшились. Массовые репрессии допоенного образца применялись преимущественно в странах, присоединенных накануне войны, по-прежнему охваченных масштабной антиправительственной партизанской борьбой. В СССР в целом наблюдалось резкое уменьшение осужденных за так называемые «контрреволюционные преступления».

На смену политическим репрессиям пришел огромный рост осуждений по «бытовым» статьям. По этой причине размеры ГУЛАГа не только не сокращались, но росли [3] .

Действительный выигрыш от относительной послевоенной политической стабильности получили советские номенклатурные чиновники. Их численность неуклонно росла. Высшая номенклатура, номенклатура ЦК ВКП(б) — КПСС [4] , с декабря 1948 года до сентября 1952 года выросла с 40 868 до 52 788 должностей. Это были «сливки» советского общества — партийные и государственные чиновники высшего уровня, генералитет, руководители «творческих союзов» и т. д. Ступенью ниже располагалась категория номенклатурных работников, осуществлявших руководство важнейшими низовыми структурами, — номенклатура должностей обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик. На 1 июля 1952 года, также постоянно увеличиваясь, она составляла 352 669 должностей [5] . Во время чисток 1930-х годов эта привилегированная группа советского населения была одной из групп риска, подвергалась столь же беспощадному уничтожению, как и другие категории рядовых граждан. Однако в послевоенный период окончательно закрепилась наметившаяся перед самой войной тенденция стабилизации номенклатуры. Периодические чистки и аресты чиновников были ограниченными. Принудительная ротация кадров (чтобы не засиживались на одном месте) осуществлялась преимущественно «мягкими», бюрократическими методами — перестановка с должности на должность, отправка на учебу с последующим предоставлением нового кресла и т. д. [6] Все это способствовало укоренению слоя номенклатурных работников, росту их чувства безопасности и корпоративной сплоченности. В свою очередь, такая сплоченность также стимулировала кадровую стабильность. Даже в случае совершения каких-либо проступков номенклатурный чиновник получал хороший шанс на привилегированное трудоустройство. Средний стаж руководящей работы в одной отрасли функционеров, входивших в номенклатуру ЦК, достиг в 1951 году 10 лет [7] . Соответственно усилился процесс старения кадров. Если на 1 января 1941 года среди секретарей обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик 49 % составляли работники в возрасте 31–35 лет, то на 1 июля 1952 года таких было только 5,2 %. Соответственно увеличился удельный вес секретарей в возрасте 46 лет и старше. В январе 1941 года их насчитывалось всего 0,7 %, а в июле 1952 года — 36,9 % [8] . Замедление ротации кадров и старение номенклатуры, ставшее бичом советской политической системы, начиналось, таким образом, при Сталине в послевоенные годы.

Этот процесс нашел свое отражение также на высшем уровне партийно-государственной власти, в том числе в отношениях Сталина с членами Политбюро. Хотя Сталин по-прежнему грубо третировал своих соратников (почти все известные случаи такого рода описаны в этой книге), он редко доходил до крайних мер. За исключением Н. А. Вознесенского, жертвы «ленинградского дела» 1949 года, все члены высшего руководства в целом сохраняли свои позиции. В каком-то смысле Сталин следовал прежней модели поведения. Даже в разгар террора Сталин не трогал костяк Политбюро, тех заслуженных руководителей, которые долгое время ассоциировались с самим Сталиным, и публичное опорочивание которых могло бы повредить его собственной репутации [9] . Кроме того, Сталин менее охотно избавлялся от руководителей высшего ранга, находящихся в расцвете сил. Скорее всего, именно по этой причине молодые и энергичные выдвиженцы Сталина — Г. М. Маленков, Л. П. Берия, Н. С. Хрущев — также сохранили свои позиции.

Относительная кадровая стабильность в высших эшелонах власти была важной предпосылкой подспудной «олигархизации» Политбюро, тренировки навыков «коллективного руководства» у сталинских соратников. Этот процесс имел несколько аспектов. Важно отметить тенденцию усиления относительной сплоченности высших советских лидеров. Хотя Сталин поощрял конкуренцию среди соратников, их действия в отношении друг друга были достаточно осторожными. Соперничая за близость к вождю и его благосклонность, что фактически определяло степень политического влияния, они опасались переходить ту границу во взаимном противостоянии, за которой могли последовать репрессивные действия Сталина. Важным рубежом было «ленинградское дело» 1949 года, в результате которого были физически уничтожены член Политбюро Н. А. Вознесенский, секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецов и другие функционеры. Оно наглядно показало, как легко соперничество в верхах в результате вмешательства Сталина перерастает в новую волну насилия с непредсказуемыми последствиями. Каждый мог быть следующим. Инстинкт самосохранения, независимо от личных антипатий, заставлял сталинских соратников действовать осторожно, сохраняя равновесие сил в руководящей группе. Общая угроза, исходившая от Сталина, объективно была фактором сплочения советских лидеров на основе сдержанности и компромиссов.