Хоп-хоп, улитка

Кетро Марта

Я.На две?

Она.Не зацикливайся на этом! их могло быть три! четыре! их вообще могло не быть!

Давно пора его бросить!

Такой был разговор, состоялся в марте. Они и теперь вместе, а я до сих пор не понимаю, при чем тут были две сосиски.

* * *

В три часа ночи сидела она у компьютера и горько плакала, а потом вдруг взяла два оранжевых платья и разрезала. Вышло два очаровательных топика и много лишней ткани.

Утром удивлялась весьма и радовалась обновам.

Крымские письма

В

моем детстве это называлось «наюк». На юге была Евпатория, желтые песочные пляжи, пропахшие мочой и усыпанные плохо объеденными персиковыми косточками, невыносимое солнце, чахлая растительность, переполненные теплоходы, огромные арбузы и шикарная жизнь на двадцать пять рублей в день (когда мне было пять лет, это были деньги, кажется, фиолетовые).

Позже был Форос, море, монашеское одиночество в скалах и прекрасный портвейн по ночам.

Теперь это Балаклава, горы, непрерывный муж, от общества которого одиночество только усиливается и заключает меня в огромный стеклянный шар, бликующий на солнце, покрытый капельками воды от шальных волн. Я давно уже не птичка, разбивающая грудь о стекло в попытке вылететь мимо открытой форточки, и давно уже не кошка, бросающая косой взгляд, уходя. Всего лишь женщина, которую никто не держит.

И степень моей свободы исчерпывается этим — да, никто не удержит, когда захочу уйти, и никто не поддержит, когда падаю. Но снится мне, что взлетаю высоко над лиловым лесом, вижу пыльную дорогу и четверых мужчин на ней и падаю вниз, а когда стремительная земля приближается настолько, что можно различить посеребренный луной трехлепестковый клевер, я выгибаюсь всем телом (вот так, знаете? как дети рукой показывают самолет) и усилием воли снова взлетаю.

Может быть, когда я отдохну…

Перед сном в поезде думаю об одиночестве и старости, и приступ удушливого страха выбрасывает меня из купе. В коридоре попадаю в объятия своего мужа. Именно так, книжно — попадаю в объятия и прячу лицо на его плече. Мы спокойно стоим, обнявшись, сердце, как кошка, еще некоторое время топчется, прежде чем улечься на место, и я чувствую составляющие жизни: горький железнодорожный ветер из окна, тяжелые руки на моей спине, теплую шею под моими губами, запах высыхающего пота. Мы не двигаемся очень долго, и он думает о том, что у нас все наверняка наладится, что эти месяцы были кошмаром, но пришла же сама и обнимает, прижимается, как раньше. А я радуюсь живому телу рядом с собой. Любому живому, который согласен быть рядом.

Кошки заводятся быстрее, чем тараканы. В первый день она пришла и получила кусок колбасы. На второй день привела ежа и съела мою рыбу. На третий явилась с котенком и выпросила сыр. С некоторой тревогой ожидаю четвертого дня.

Муж запретил кормить ежа, потому что, по его словам, это тупая реликтовая тварь вроде саблезубого тигра или крокодила, которая не способна испытывать привязанность, а только одни инстинкты. Интересно, почему тогда он кормит меня?

В полдень, когда спускалась с горы к морю, меня посетила мысль, посещавшая до этого миллионы, и поразила в самое сердце. Подумала про секс: все мы или почти все пару раз в неделю, например, приходим в чью-то квартиру и там час или два на незастеленной кровати соединяем свое тело с другим телом в различных позах, смешиваем наши запахи, дыхание, пот, слюну и прочие секреты, а потом целуем чужое обнаженное плечо и уходим. И все, чем вы занимаетесь до и после, так или иначе связано с этими двумя часами, — работа, амбиции, настроение, отношения с другими людьми, с этим человеком, аппетит, — все вообще обусловлено тем, что вы сделали это вместе или что вы сделали это с кем-то другим, или он — с другой. И так далее. Да стоит ли оно того?! И так поразила эта нехитрая мысль, что я остановилась посреди тропинки, подняла голову, посмотрела на раскаленную золотую крышечку в небесах и сказала: «Ващеее, бляяяя…»

Выбралась в сеть, прочитала почту и узнала, что один из моих прекрасных друзей оказался мудаком.

Просто и недвусмысленно. Черт, захотелось прокричать это звездам… здесь восхитительный жирный Млечный путь, падающие звезды шныряют туда и сюда, поэтому особенно убедительно было бы запрокинуть голову и крикнуть так, чтобы эхо раскатилось по уснувшим горам и виноградникам, так, чтобы рыжий жеребенок объездчика испуганно дернул во сне ухом: «Мудаааак». Сделаю это нынче же, обещаю.

Но нет, тем вечером я кричала совсем о другом. Мы вернулись из Севастополя и стали хвастаться друг перед другом своими приобретениями. Мохитос показал баснословно дешевые тряпочки из секонд-хенда и железочки с барахолки, я похвалилась большим мешком спаржи, отчасти проданным, а отчасти подаренным приветливой кореянкой. Кошка некоторое время наблюдала за нами, потом сбегала на крыльцо и предъявила небольшую мертвую крысу. Вот, дескать, какую модненькую молдежненькую крыску добыла сегодня! А как хороша она вот здесь, на полу, или тут, на подушке! А как громко можно стучать окоченевшим трупиком и как весело крутить его за хвост!.. Немедленно оказалось, что в тот день я была в голосе. И уж не только жеребенок, но и пепельная кобыла объездчика вздрогнула и понесла.

На следующий день кошка спроворила мышь, но не дотерпела до нашего возвращения с пляжа и как раз доедала ее, когда мы пришли. Но как настоящий индеец все нам рассказала, исполнив танец. Скакала по полянке перед домом и показывала: «Я, такая, сижу здесь, а она, такая, бежит, и я спряталась, а потом как прыгну, как дам, а потом отпустила, она дернулась, и тут заскакиваю на миндаль, а потом как бэтмен сверху виииу на нее и в клочья». Вообще все было понятно, каждое слово.

Когда я была маленькой и ездила в деревню к бабушке, мы с мамой ходили в лес за шишками для самовара. По детско-животному инстинкту всегда разбирало сходить в кустики, и мама учила меня вытирать попу лопушком и прикрывать кучку для приличия лопушком же. Потому что я хорошая девочка.

А хулиганы делают это открыто, желательно в помещении. В Крыму наблюдала заброшенные дома, пещеры и катакомбы, аффектированно украшенные кучами дерьма, хотя кругом множество уютных гигиеничных кустиков. Причем геометрический центр любого помещения вычислен идеально.

Настоящие правильные хиппи делают это по собственному методу. На всю компанию отводится полянка, которая методично загаживается с дальнего угла. Но никаких маминых лопушков не допускается. Гораздо вероятнее вляпаться в дерьмо, стыдливо прикрытое листиками, чем наступить на открыто лежащую кучу. К концу пребывания так привыкаешь к виду чужих фекалий, что начинаешь их узнавать и даже испытываешь некоторую гордость, когда видишь, какую большую какашку сделал твой доминирующий самец.

На серпантинной тропе, приблизительно в четырехстах метрах над уровнем моря, видела свидетелей Иеговы. Они мило беседовали, спускаясь на берег, но не забыли выдать «Сторожевую башню» и двухминутную лекцию встречной женщине. Палящее солнце, узкая дорожка над пропастью, а они все несут и несут свет истины — какая сила духа. И ведь не узнать подвижников с первого взгляда, неотличимы от обычных людей. Разве что рубашка застегнута до горла, а так ничего подозрительного.

Однажды на улице они, свидетели, дали мне свой журнал «Пробудись!». Развлечение оказалось на целый вечер.