Хорги
Шрифт:
К тому времени, когда Валерий Петрович на своей «Ладе» отвез Александру домой, она совсем было успокоилась. Правда, интеллектуальные упражнения так и не принесли пользы…
Они стояли у подъезда Александры. От мороза, внезапно и безжалостно стиснувшего город, кололо в носу. Александра сразу застыла, ей ужасно хотелось домой, в тепло, но Валерий Петрович медлил, держа ее руку у губ, и она вежливо топталась рядом с ним.
— Не помню в начале ноября таких морозов. Сегодня сколько? Тридцать пять?
Александра кивнула. За этими словами она слышала другое: «Мне бы лучше подняться к тебе. Не гони меня в эту черную ледяную ночь! Не гони меня от себя!»
— Ничего особенного, — сказала Александра с тоской. — Мороз да и мороз.
Вздох разочарования слетел со стылых губ Валерия Петровича в виде облачка.
— Ну хорошо. Завтра созвонимся. Надо еще подумать. Или зайдешь ко мне, или я на студию заеду.
Александра кивнула, обрадовавшись этому «на студию», перебирая замерзшими ногами.
Валерий Петрович осторожно приложился к ее твердой от мороза щеке. И не успела Александра отстраниться от его сразу потеплевших губ, как что-то мягко ударило ее по голове!
Валерий Петрович резко толкнул Александру, загородил, вскинув руки, защищаясь от какого-то бесформенного предмета, нависшего над ним. Наконец он сбросил свою пушистую рыжую шапку вместе с чем-то вцепившимся в нее прямо на тротуар.
Александра опасливо нагнулась.
Это была птица. Огромная, ширококрылая!
Разжав когти, птица рванулась. Александра вскрикнула…
От ее крика птица испуганно метнулась, бестолково взмыла поперек дороги и смаху ударилась в летящее мимо такси.
Машину даже слегка занесло, но она не остановилась. А птица, словно узел тряпья, отлетела, тяжело упала под ноги Александры. И в неверном свете фонаря она разглядела, что веки у птицы были смерзшимися, обледенелыми…
Птица ничего не видела, потому и шарахалась бестолково. Потому, наверное, и погибла, сослепу залетев в город и не найдя дороги в ущельях улиц!
Сразу вернулось все: и тоска, и ужасы, и одиночество, и все горе, и все обиды. Отшвырнув руки Валерия Петровича, Александра бросилась в подъезд, но у нее еще хватило сил добежать до своей квартиры и дать волю слезам, только захлопнув за собою дверь.
* * *
Я опасался лишь одного — что память моя оставит меня. Это последнее прибежище человечности!
Но нет. Время льется, струится — я же четко помню все, что происходило со мною. Да, память — тяга почище Святогоровой сумы!
Я помню сон, с которого все началось.
Снилось мне, будто я заплутался в тайге и долго брел наугад, пока ноги не утратили опору, и я не покатился кубарем куда-то… уж не в преисподнюю ли? Да нет, всего лишь в волчью яму. Вернее, в ловчую яму!
Была она глубока, крута, осклизла, и все силы мои иссякли в бесплодных попытках выбраться.
Я кричал — мне не отвечали, ибо ответить было некому: слышали меня лишь тайга да ночь.
Не раз солнце и луна сменяли друг друга на небосклоне — я только и мог, что полубезумно наблюдать их чередование, жуя траву, проросшую кое-где на склонах ямы.
Так отчетливо было это видение, что по сию пору помню я, как иссохло мое горло от жажды и спазмы голода терзали желудок!..
И вот, когда, вконец обессилев и вконец отчаявшись, я упал на дно своей ловушки, своей разверстой могилы, и поднял меркнущий взор, я услыхал вдруг голоса.
О, как вернулись ко мне силы! О, как громко зазвучал мой голос, продираясь сквозь тайгу!
И меня услышали. Люда пришли на мой зов и стали вокруг ямы, осторожно вытягивая шеи и заглядывая вниз.
Радости моей не было предела!
Люди… Наконец-то! И не чужие люди! Я узнал их всех, ибо нас соединяло совместное дело.
Я с восторгом звал их по именам, и слезы мешали смотреть на эти дорогие лица, искажали, изламывали их, придавая чертам несвойственное выражение злобы.
Я отер слезы. Но злоба не сошла с лиц.
Более того! Эти люди и не думали вызволять меня из беды. Напротив: они вдруг начали заваливать яму, в которой я сидел, бревнами, ветками и сучьями.
Я исходил криком, метался, но завал рос и креп. И вот я уже видел небо как бы сквозь решетку. А через миг запахло дымом…
Пламя, касаясь сухих ветвей, выло от жадности. Решетка, скрывавшая небо, огненно раскалилась.
Гибель моя была неминуема!
Я пал на дно ямы, силясь хоть на мгновение отдалить ужасную смерть, когда огонь вдруг погас… О чудо! Неведомая сила одолела пламя!
Я слышал панические крики злодеев, они спасались бегством. А чьи-то руки оттаскивали прочь ветки и сучья, и вот снова засверкало передо мной золотое, синее, зеленое: солнце, небо, листва.
Обгорелое бревно уперлось в дно, и я, не раздумывая, начал взбираться по нему.
Сил моих было мало, а вскоре они вовсе иссякли. Тело не повиновалось мне… как вдруг сильные руки схватили меня за плечи и рванули вверх.
* * *
Александра включила бра, посмотрела на часы.
Не спится. Мысли, будто заколдованные, кружатся вокруг того ужасного человека… существа, встреченного по пути из Богородского. Хортова!
Да уж, у страха глаза велики. Петр Устиныч до сих пор уверял, что тот человек волком ускакал в лес. Игорь и Саша отмалчивались насчет таких подробностей, но Александра подозревала, что у них от страха были глаза не велики, а просто закрыты. Сама-то она ясно видела человека… конечно, что-то хищное в нем было, да…