Хорошие жены
Шрифт:
— Самый настоящий рай для медового месяца, правда? Ты когда-нибудь видел такие розы? — спросила Эми, задержавшись на террасе, чтобы полюбоваться видом и насладиться роскошным ароматом.
— — Нет. И такими шипами тоже не кололся, — ответил Лори, сунув в рот большой палец после неудачной попытки завладеть одиноким алым цветком, находившимся за пределами досягаемости.
— Нагни и сорви ту розу, у которой нет шипов, — сказала Эми, сорвав три маленьких кремовых цветка, сиявших на стене позади нее. Она вдела их в его бутоньерку в знак примирения, и он стоял с минуту, глядя на них со странным выражением. В итальянской стороне его натуры было что-то от суеверности, к тому же он пребывал в том состоянии сладостно-горькой меланхолии, когда одаренные воображением молодые люди находят глубокий смысл в пустяках и пищу для романтических раздумий — везде. Доставая колючую розу, он думал о Джо — яркие цветы шли ей, и она часто носила такие розы, которые брала в оранжерее. Бледные розочки, которые дала ему Эми, были из тех, что итальянцы вкладывают в руки усопшим, но никогда — в свадебные букеты, и на мгновение он задумался: было ли это дурным предзнаменованием для Джо или для него? Но уже в следующее мгновение американский здравый смысл взял верх над сентиментальностью, и он рассмеялся сердечным смехом, какого Эми не слышала со времени его приезда в Ниццу.
— Хороший совет, последуй ему и убережешь пальцы, — сказала она, думая, что его развеселили ее слова.
— Спасибо, последую, — ответил он в шутку, а несколько месяцев спустя сделал это всерьез.
— Скажи мне, Лори, когда ты едешь к дедушке? — спросила Эми, усевшись на каменной скамье.
— Очень скоро.
— Ты говорил мне это раз десять за последние три недели.
— С короткими ответами меньше хлопот, смею думать.
— Он ждет тебя, и ты должен уехать.
— Гостеприимное существо! Яэто знаю.
— Тогда почему не едешь?
— Природная испорченность, полагаю.
— Природная леность, хочешь сказать. Это просто отвратительно! — И Эми взглянула на него строго.
— Все не так плохо, как кажется. Я только буду докучать ему, если вернусь, так что с тем же успехом могу остаться и докучать тебе. Ты это лучше переносишь; я даже думаю, что тебе это очень подходит. — И Лори уселся в ленивой позе на широком выступе балюстрады.
Эми покачала головой и с безнадежным видом открыла свой альбом. Но ей хотелось дать урок «этому мальчику», и через минуту она начала снова:
— Чем ты сейчас занимаешься?
— Слежу за ящерицами.
— Нет, нет, я спрашиваю, что ты хочешь и собираешься делать?
— Закурить, если позволишь.
— Какой ты противный! Я против сигар и позволю тебе закурить только при условии, что ты позволишь мне вставить тебя в мой эскиз. Мне нужна фигура.
— С полнейшим удовольствием. Как я тебе нужен — во весь рост, в три четверти, на голове или на ногах? Я почтительно предлагаю лежачую позу, затем добавь и себя и назови «dolce far niente» [66] .
66
dolce far niente — сладостное ничегонеделание (франц.).
— Оставайся как есть и засни, если хочешь. Что до меня, я намерена упорно работать, — сказала Эми самым энергичным тоном.
— Восхитительный энтузиазм! — И он прислонился к высокой каменной вазе с видом полного удовлетворения.
— Что сказала бы Джо, если бы видела тебя сейчас? — спросила Эми с раздражением, надеясь расшевелить его упоминанием о своей еще более энергичной сестре.
— Что и всегда: «Уходи, Тедди, мне некогда!» — Он засмеялся, произнося эти слова, но смех не был естественным, и тень прошла по его лицу: знакомое имя коснулось еще не зажившей раны.
Его тон поразил Эми, и она подняла глаза как раз вовремя, чтобы заметить выражение лица Лори — тяжелый, горький взгляд, полный боли, разочарования и сожаления. Это выражение исчезло прежде, чем она смогла изучить его, и вернулось прежнее, безжизненное. С минуту она смотрела на него с удовольствием художника, думая, как похож он на итальянца, когда лежит, греясь на солнце, с непокрытой головой и с глазами, полными южной задумчивости, так как он, казалось, забыл о ней и впал в мечтательность.
— Ты напоминаешь изображение юного рыцаря, уснувшего на своей могиле, — сказала она, аккуратно срисовывая четко очерченный профиль, выделяющийся на фоне темного камня.
— Хотел бы им быть!
— Глупое желание, если ты еще не испортил себе жизнь. Ты так изменился, что я иногда думаю… — Тут Эми умолкла, бросив на него робкий и печальный взгляд, говоривший больше, чем недосказанные слова.
Лори заметил этот взгляд и понял причину нежной тревоги, которую она не решалась выразить, и, глядя ей прямо в глаза, сказал точно так же, как обычно говорил ее матери:
— Все в порядке, мэм.
Это удовлетворило ее и развеяло начинавшие тревожить ее в последнее время сомнения. Она была также и тронута, что выразилось в сердечном тоне, которым она сказала: — Ярада! Я не думала, что ты стал совсем дурным человеком, но боялась, что, может быть, ты проигрался в этом отвратительном Баден-Бадене, отдал сердце какой-нибудь очаровательной, но замужней француженке или попал в какую-нибудь глупую историю, которую многие молодые люди, кажется, считают необходимой частью заграничной поездки. Не оставайся там на солнце, иди лучше сюда, приляг на траве, и «будем дружить», как Джо говаривала, когда мы шли в угол на диван и рассказывали друг другу секреты.
Лори послушно опустился на дерн и стал развлекаться, втыкая маргаритки в ленты лежавшей там шляпы Эми.
— Я готов к секретам. — И он взглянул на нее с явным интересом в глазах.
— Мне нечего рассказывать; ты можешь начать.
— Нет ни одного, чтобы себя поздравить. Я думал, может быть, у тебя какие-то новости из дома.
— Ты слышал все, которые были в последних письмах. А разве ты нечасто получаешь письма? Я думала, Джо пишет тебе целые тома.
— Она очень занята. К тому же я так часто езжу с места на место, что невозможно вести регулярную переписку… Когда же ты приступишь к своему великому произведению, Рафаэлла? — спросил он, резко меняя тему разговора, после паузы, во время которой задавал себе вопрос, знает ли Эми его секрет и хочет ли поговорить о нем.
— Никогда, — ответила она печально, но решительно. — Рим лишил меня всей моей самонадеянности. Увидев его чудеса, я почувствовала себя слишком ничтожной и в отчаянии оставила все мои глупые надежды.