Хорошо ловится рыбка-бананка
Шрифт:
— Мама, мы только что приехали. За столько лет я в первый раз по-настоящему отдыхаю, не стану же я хватать вещички и лететь домой. Да я и не могла бы сейчас ехать. Я так обожглась на солнце, что еле хожу.
— Ты обожглась? И сильно? Отчего же ты не мазалась «Бронзовым кремом» — я тебе положила в чемодан? Он в самом…
— Мазалась, мазалась. И все равно сожглась.
— Вот ужас! Где ты обожглась?
— Вся, мамочка, вся, с ног до головы.
— Вот ужас!
— Ничего, выживу.
— Скажи,
— Да, немножко.
— Что он сказал? И где в это время был Симор?
— В Морской гостиной, играл на рояле. С самого приезда он оба вечера играл на рояле.
— Что же сказал врач?
— Ничего особенного. Он сам заговорил со мной. Я сидела рядом с ним — мы играли в «бинго», и он меня спросил — это ваш муж играет на рояле в той комнате? Я сказала да, и он спросил — не болел ли Симор недавно? И я сказала…
— А почему он вдруг спросил?
— Не знаю, мам. Наверно, потому, что Симор такой бледный, худой. В общем после «бинго» он и его жена пригласили меня что-нибудь выпить. Я согласилась. Жена у него чудовище. Помнишь то жуткое вечернее платье, мы его видели в витрине у Бонуита? Ты еще сказала, что для такого платья нужна тоненькая-претоненькая…
— То, зеленое?
— Вот она и была в нем! А бедра у нее! Она все ко мне приставала — не родня ли Симор той Сюзанне Гласс, у которой мастерская на Мэдисон-авеню — шляпы!
— А он то что говорил? Этот доктор?
— Да так, ничего особенного. И вообще мы сидели в баре, шум ужасный.
— Да, но все-таки ты ему сказала, что он хотел сделать с бабусиным креслом?
— Нет, мамочка, никаких подробностей я ему не рассказывала. Но может быть, удастся с ним еще поговорить. Он целыми днями сидит в баре.
— А он не говорил, что может так случиться — ну в общем, что у Симона появятся какие-нибудь странности? Что это для тебя опасно?
— Да нет, — сказала дочь. — Видишь ли, мам, для этого ему нужно собрать всякие данные. Про детство и всякое такое. Я же сказала — мы почти не разговаривали: в баре стоял ужасный шум.
— Ну что ж… А как твое синее пальтишко?
— Ничего. Прокладку из-под плеч пришлось вынуть.
— А как там вообще одеваются?
— Ужасающе. Ни на что не похоже. Всюду блестки — бог знает что такое.
— Номер у вас хороший?
— Ничего. Вполне терпимо. Тот номер, где мы жили до войны, нам не достался, — сказала дочь. — Публика в этом году жуткая. Ты бы посмотрела, с кем мы сидим рядом в столовой. Прямо тут же, за соседним столиком. Вид такой, будто они приехали на грузовике.
— Сейчас везде так. Юбочку носишь?
— Она слишком длинная. Я же тебе говорила.
— Мюриель, ответь мне в последний раз — как ты? Все в порядке?
— Да, мамочка, да! — сказала дочка. — В сотый раз — да!
— И тебе не хочется домой?
— Нет, мамочка, нет!
— Папа вчера сказал, что он готов дать тебе денег, чтобы ты уехала куда-нибудь одна и все хорошенько обдумала. Ты могла бы совершить чудесное путешествие на пароходе. Мы оба думаем, что тебе…
— Нет, спасибо, — сказала дочь и села прямо. — Мама, этот разговор влетит в…
— Только подумать, как ты ждала этого мальчишку всю войну, то есть только подумать, как все эти глупые молодые жены..
— Мамочка, давай прекратим разговор. Симор вот-вот придет.
— А где он?
— На пляже.
— На пляже? Один? Он себя прилично ведет на пляже?
— Слушай, мама, ты говоришь про него, словно он буйно помешанный.
— Ничего подобного, Мюриель, что ты!
— Во всяком случае, голос у тебя такой. А он лежит на песке, и все. Даже халат не снимает.
— Не снимает халат? Почему?
— Не знаю. Наверно, потому, что он такой бледный.
— Боже мой! Но ведь ему необходимо солнце! Ты не можешь его заставить?
— Ты же знаешь Симора, — сказала дочь и снова скрестила ножки. — Он говорит — не хочу, чтобы всякие дураки глазели на мою татуировку.
— Но у него же нет никакой татуировки! Или он в армии себе что-нибудь наколото?
— Нет, мамочка, нет, миленькая, — сказала дочь и встала. — Знаешь что, давай я тебе позвоню завтра.
— Мюриель! Выслушай меня! Только внимательно!
— Слушаю, мамочка! — Она переступила с ноги на ногу.
— В ту же секунду, как только он скажет или сделает что-нибудь странное, — ну, ты меня понимаешь, немедленно звони! Слышишь?
— Мама, но я не боясь Симора!
— Мюриель, дай мне слово!
— Хорошо. Даю. До свидания, мамочка! Поцелуй папу. — И она повесила трубку.
— Сими Гласс, Семиглаз, — сказала Сибилла Карпентер, жившая в гостинице со своей мамой. — Где Семиглаз?
— Кисонька, перестань, ты маму замучила. Стой смирно, слышишь?
Миссис Карпентер растирала маслом от загара плечики Сибиллы, спинку и худенькие, похожие на крылышки лопатки. Сибилла, кое-как удерживаясь на огромном, туго надутом мячике, сидела лицом к океану. На ней был желтенький, как канарейка, купальник — трусики и лифчик, хотя в ближайшие девять-десять лет она еще прекрасно могла обойтись и без лифчика.
— Обыкновенный шелковый платочек, но это заметно только вблизи, — объясняла женщина, сидевшая в кресле рядом с миссис Карпентер. — Интересно, как это она умудрилась так его завязать. Прелесть что такое.