Хоровод воды
Шрифт:
Аня до сих пор злится: почему бабушка Джамиля не выбрала какое-нибудь нормальное татарское имя? Звали бы ее Земфира, Зарема или Алсу – не стала бы менять. Или сразу дали бы русское; мама, например, с рождения была Татьяной – и ничего.
Впрочем, Аня, Эльвира, Алсу – какая разница? С любым именем видно, что татарка – широкие скулы, раскосые глаза, азиатский стиль…
Бабушка Джамиля была по-своему знаменита и, как говорила Ане мама, только случайно не получила в свое время звезду героя. Снайперша, убившая несколько сотен немцев. Хорошо бы, конечно, помнить точную цифру,
Были ли уже изобретены оптические прицелы? Если да – были ли они у советских снайперов? В частности – у бабушки?
Бабушка была невысокая, худенькая. Трудно ее представить на войне, с винтовкой в руках.
На той неделе трехлетний Гоша на прогулке соорудил из клюшки ружье, лег в сугроб, обстреливал прохожих. Вот и бабушка, наверное, так же лежала – все четыре военных года. В снегу, в грязи, в траве, в развалинах…
Бабушка умерла два года назад – уже не спросишь, как оно было. Может, мама знает? И Аня улыбается, представляя, как с порога огорошит маму Таню вопросом: Ты не помнишь, мам, сколько немцев бабушка убила?
Гоша, впрочем, только порадуется.
Как всегда, вспоминая сына, Аня улыбается. Не той судорожной улыбкой, которой ее научили в «ИКЕЕ», нет, едва заметно, кончиками губ. Напарница Зинка случайно ловит ее взгляд:
– Чего улыбаешься? Опять к Андрею собралась?
Аня кивает. Зинка подходит ближе и шепчет:
– А я себе у Настьки отложила офигенный комплект. У них распродажа сегодня, я ее уговорила мой размер заныкать до понедельника. Куплю с аванса. Офигенный. Черный с красным, всё в кружевах. Грудь в нем вообще – во такая! – и Зинка, увлекшись, показывает руками едва ли не в полуметре перед собой.
Аня хихикает.
– Да ладно тебе, – говорит Зинка, – мой от белья знаешь как заводится? Ты бы к Настьке подскочила, подобрала бы себе тоже чего-нибудь.
Аня пожимает плечами:
– Мой перебьется.
– Ой, гляди, Анька, упустишь мужика! Уведут! За такого двумя руками держаться надо! Ты, конечно, красавица, мужики-то на тебя вон как смотрят, но все-таки…
Тоже скажет – красавица! Просто бывшая спортсменка. Фигура хорошая, да и привыкла себя держать в форме. Каждое утро – холодный душ и зарядка. Двадцать пять минут. Приседания, наклоны, отжимания. Пресс, поясница, голеностоп. Еще со школы, с секции по плаванию. Чтобы день начался как всегда. Даром, что ли, бабушка всегда повторяла: «Здоровье в порядке – спасибо зарядке». Потому, наверное, никто и не дает Ане ее тридцати трех, потому, наверное, ей до сих пор приятно смотреть на себя в зеркало.
Мужики-то – черт с ними, главное – чтобы самой нравилось.
Если честно, мужики могли бы и меньше внимания обращать, даже лучше было бы.
Вот Марк Борисович, генеральный менеджер их филиала, каждый раз взглядом провожает. Аня, слава богу, знает такой взгляд – и ничего хорошего он не обещает, особенно если это взгляд начальства. И тут уж без разницы – вещевой рынок или уютный магазинчик в торговом центре. Разве что в «ИКЕЕ» без этого обходилось – ну, шведы, знамо дело, холодные северные люди, дисциплина, экономия, все такое. Так что было у Ани три года перерыва – и ладно.
Марк Борисович подходит, улыбается маслено, спрашивает:
– Как дела, Анечка?
Зинка сразу назад на свою половину, где мужская обувь. Мол, много работы, вы уж сами разбирайтесь.
Тоже все понимает.
– Спасибо, Марк Борисович, хорошо дела, – отвечает Аня. – Покупателей только маловато сегодня, странно даже, все-таки пятница.
– Ну ничего, подтянутся еще, как с работы пойдут. – Потирает маленькие ладони, машинально трет средним пальцем левой обручальное кольцо. – А ты что сегодня после смены делаешь? Может, закатимся куда-нибудь? Кофейку попить, музыку послушать. И вообще.
Аня улыбается во всю икейную улыбку:
– Я бы с радостью, Марк Борисович, но никак не получится. Мне ребенка надо из сада забирать.
– А, ребенка… – он сразу скучнеет. – А может, ты маме позвонишь, пусть она и заберет?
Вот ведь внимательный! Неужто слышал, как я по мобильному с мамой договаривалась, чтобы она за Гошей заехала и к себе забрала?
– Никак не получится сегодня, Марк Борисович. Может, в другой раз.
– В другой раз – это хорошо, – и снова улыбается маслено. – Может, в следующую пятницу? А то, Анечка, я вижу, вы все работаете, работаете, даже не отдохнете как следует.
Это правда. Аня все работает. Вот уже пятнадцать лет – и все продавщицей.
Пятнадцать лет трудового стажа, пятнадцать лет самостоятельной жизни – да еще и в самые страшные годы, после перестройки.
Аня помнит: тяжелое было время.
Она помнит: талоны, пустые прилавки, коммерческие палатки, вещевые рынки, обменники, миллионные ценники, аббревиатуру «у. е.», деноминацию, оптовые рынки, закрытые павильоны, торговые центры, кризис девяносто восьмого и снова – пустые прилавки, все сначала.
Пятнадцать лет продавщицей. А что делать? Не в киллеры же идти. Да и стрелять она не умеет.
В отличие от бабушки.
– Спасибо, Марк Борисович, – говорит Аня, – обязательно как-нибудь сходим кофейку попить.
А что тут поделать? Рано или поздно придется соглашаться – и кофейку попить, и музыку послушать. Ну а там и до «вообще» дело дойдет, куда уж деться.
Не хотелось бы место терять, все-таки шестьсот долларов плюс премия. Нормированный рабочий день, трудовая книжка. Отдел обуви в торговом центре.
Хорошая работа, не хуже «ИКЕИ». И платят больше.
Завтра, в субботу, Аня приедет забирать Гошу от мамы, мальчик кинется навстречу, Аня обнимет сына и только потом поднимет глаза.
Татьяна Тахтагонова молчит, скрестив на животе маленькие руки. Лицо словно онемело.
– Что-то случилось? – спрашивает Аня почему-то шепотом, и мама Таня отвечает, тоже тихо, словно боясь, что Гоша услышит:
– Сашка вчера умер, – и после паузы добавляет: – Твой отец.
И снова замирает молча, да и в самом деле – что тут добавить, Аня после развода видела отца раза три-четыре, а что было раньше – не помнит, слишком маленькая была.