Хосров и Ширин
Шрифт:
Тем троном был Иса к зениту вознесен.
Но пусть владычества достиг он, словно клада, —
Подруги не было, — и где была услада?
Я знаю, радости он знал от Мариам,
Но дух летел к другой, неистов и упрям.
То с чашей горькою стенал он: «Где ж удача?»,
То чашу сладкую пригубливал он, плача,
То сердцу говорил: «Чем жар твой возбужден?
Любовь тебе мила иль падишахский трон?
Любовь
Иль к царству устремись, иль к сладостным отрадам.
Встарь барсу неким львом совет был мудрый дан:
«Ослицу на приплод пусти или в Зенджан».
И если, взявши трон, я не вздыхал бы сиро, —
Моя душа сполна все получила б с мира.
Но должен я купить, коль спит счастливый рок,
За сто хотанских царств любимой волосок!
Я с милой спал в саду, луна была на небе.
Мне ложе сторожил недремный светлый жребий.
Уснул счастливый рок, — и пробудился я,
И сердца не нашел. Где милая моя?
Где радости пиров, звенящих вновь и снова.
Цветущий рай, не мгла пристанища земного?
Где созерцание луноподобных лиц?
Где пребывание с царицею цариц?
Где сладкая Ширин и сладкие реченья,
Как бы сладчайших вод сладчайшие теченья?
Где та бездремная полночная пора?
Где сказок череда, что длилась до утра?
Где розы лепесток тугой, сахароносный,
Харвары сахара, что собран с розы росной?
Где руки, что плели среди дворцовых стен
Серебряных тенет благожеланный плен,
И розы-сладостной к щеке прикосновенье,
И гиацинтов кос плетенье, расплетенье?
О, где объятий жар, где ласковость Луны
В безлюдье, в сладкий час полночной тишины,
И кубок, данный мне с приветом и любовью,
И час, когда я ник к блаженства изголовью?
Слова, что молвил я, слова, что слышал я, —
Мне сон их нашептал или мечта моя?
Твердят мне: «Весел будь. Ты — солнце; ни обида,
Ни скорбь не омрачат древнейший трон Джемшида».
Но как же наполнять мне сладким смехом рот?
Ютятся стоны в нем; им наступил черед.
Кого мне призывать? К каким взывать усладам?
Злой ветер пролетел моим весенним садом.
«Ты малодушен был!» — смеется надо мной
Рассудок мой, дразня, мой разжигая зной.
Враги отсутствуют — расти удачи
Мой друг отсутствует — и множатся печали.
Незоркий соловей! Твой неудачлив рок:
Ты гнездный пух сменил на шелковый силок.
Без пользы я стремлюсь к садам великолепья:
Дал ноги оковать я золотою цепью.
Мне цепи не сорвать! Узка моя стезя!
Мне с цепью улетать к возлюбленной нельзя!
Коль дела об одной мы с сердцем не рассудим,
То как же, царствуя, страдать по стольким людям?
Сто утешителей мне надобно иметь.
Сто горьких горестей возможно ли терпеть?
Я на себя с ослов перелагаю грузы,
Посмешищем ослов от этой став обузы.
И солнце и луна — они горят костром,
Сдружившись над земным раскинутым ковром.
Рассеянна душа, — и мраком все одето,
Рассеян сердцем был, — и вот не стало света.
Пусть полон синий сад цветущих звезд игрой, —
Не мощен звездный свет: ведь звезд разрознен рой.
Рассеян свет свечи, — ив нем не стало жара,
Сосредоточенный — властнее он пожара.
Не хочет сердце, нет, чтоб царством правил я.
А с сердцем враждовать не хочет мысль моя.
Вновь сердцу суждена с судьбою темной схватка,
Ко мне, окрепшему, вернулась лихорадка.
Мышь в норку ящериц пробраться не смогла, —
И глупой ко хвосту подвязана метла.
И так уж черный негр обличьем не прекрасным
Страшит, а заболев, он делается красным».
Себя корит Хосров, к себе взывает он:
«Ты силу получил, ты властью осенен.
А коль имеем власть, судьбу смиряем нашу.
Ты властен — женщина с тобой поднимет чашу.
Не должен человек с собою в распре быть.
Всевластный может ли о власти позабыть?
Власть у тебя — и страсть все обрести готова.
«Власть» — лучшего судьба найти не сможет слова.
Все достижения всевластному легки.
Зерном ведь всяких птиц заманишь ты в силки.
Для пропитания посеяна пшеница,
Сей снова, а трава с ней рядом уродится.
Есть власть — и беды все мы можем превозмочь.
Пускай безвластие от нас умчится прочь!»
Так с сердцем пламенным не раз он вел беседу.
Когда придет любовь — терпенья нет и следу.
<