Хозяин Колодцев (сборник)
Шрифт:
За воротами сияло солнце.
Девочка поразилась, почему там, во дворе, она этого не замечала; снег горел, сиял, разлегался от горизонта до горизонта, у пруда черным кружевом сплелись голые ветки трех высоких берез, и оттуда слышались визг и смех, и крики, и хохот, и захлебывающиеся голоса…
Она прищурилась. Закрыла лицо ладонью; на мгновение закружилась голова, но девочка справилась с собой. Скользуны под мышкой, и кажется, что обитые железом полозья зудят. Невыносимое чувство…
Она побежала. Закричала что-то веселое и глупое, просто так, зная, что ее никто не слышит; со склонов к пруду катились корыта и крышки от бочек, и даже маленькие деревянные санки — на девочку, в восторге остановившуюся поодаль, никто не обратил внимания.
Тогда она разогналась — и, подобно большинству вопящих ребятишек, ринулась вниз на собственном заду.
На льду оказалось холодно и твердо; среди множества вопящих ребятишек взгляд ее сразу же разыскал братьев и Лиль. Вики катался легко, умело, с форсом; маленький Кари косолапил, широко расставив короткие ноги в огромных сапогах, а Лиль носилась на одном скользуне, и за ней на веревке волочилось по льду то самое знаменитое корыто. Когда Лиль резко тормозила, корыто со всего разгону поддавало ей под коленки, и наездница одним лишь чудом удерживалась на ногах.
Девочка отошла в сторонку и приладила к сапогам скользуны; на льду оказалось гораздо труднее удерживать равновесие, она несколько раз грохнулась, больно ударившись коленками — но зуд в обитых железом полозьях не утихал, и вот она уже стоит, балансируя руками, а вот шаг, первый шаг, и лед ослепительно блестит, и кажется почему-то вкусным, и хочется лизнуть его языком…
Со стороны она, наверное, выглядела неуклюже. Она падала через каждые три шага — но ей казалось, что она птица и парит над озерной гладью. Пруд лежал под солнцем, как круглая блестящая тарелка с черной щербинкой полыньи; ребятишки катались по ледяной тарелке, как горох, и девочка, перемазанная снегом, оглушенная смехом и гамом, смеялась тоже. Уже получается, уже выходит, быстрее, еще быстрее…
Потом к ней подкатил краснощекий Вики с глазами, как круглые сливы:
— Ты что, сбежала?!
Она не могла понять, чего больше в его голосе — возмущения или уважения. В своей ушастой шапке он показался ей похожим на снежного зайца; она не выдержала и рассмеялась, и он, против ожидания, улыбнулся в ответ:
— А хочешь на корыте?..
Кари не стал требовать платы; проваливаясь скользунами в снег, девочка снова взобралась на высокий берег, и Вики, подтягивающий на веревке треснувшее корыто, насмешливо прищурился:
— А не забоишься? Не напачкаешь с перепугу, а?
Она молча мотнула головой; полы шубы наполнили корыто доверху, оно сразу сделалось тяжелым и неповоротливым, но Вики и Лиль подтолкнули сзади — и девочка почувствовала, как корыто переваливается через кромку, через поребрик, отделяющий равнину от горы…
Весь ветер мира кинулся ей в лицо и забил дыхание, но она все равно не стала бы дышать — у нее замерло сердце. Она неслась сквозь зимний день, как пущенная стрела, и черные фигуры ребятишек размазывались в движении, и размазывался белый горящий снег, а впереди маячило черное, неслось, приближалось…
— Повора-а-а!! Полынья-а-а!!
Корыто подпрыгнуло. Вылетело на лед, завертелось волчком; рядом мелькнула черная, незамерзшая поверхность воды родник. Тонкий лед на окраинах полыньи казался прозрачным, совсем уж сахарным; днище корыта скрежетнуло о твердое, у девочки закружилась голова, а потом вдруг оказалось, что корыто стоит у самого противоположного берега, детишки вопят и катаются, как прежде, щеки ее саднят и горят, но зато она снова может дышать…
Вики, странно бледный, без шапки, схватил ее за плечи:
— Ты что?! Ты чего?! Управлять же надо, ты же в полынью…
Пошатываясь, как пьяная, девочка выбралась из корыта.
Они все сгрудились вокруг — Вики, Кари, Лиль; все говорили одновременно, а она только счастливо улыбалась, удивленно глядя на опрокинутое корыто и все еще переживая восторг свободного снежного падения.
Потом ее грубо схватили за плечо.
Большая Фа заслонила собой полмира. Ее маленькие глаза глубоко утонули в провалах под лысыми бровями; тонкие губы тряслись, и с первым же словом, сорвавшимся с них, девочкин полет окончился.
Тяжелая рука отбросила ее голову так, что чуть не порвалась шея; и еще пощечина, и еще, и слезы, хлынувшие сами собой, перемешались с красной, капающей на снег кровью.
— Мерзавка!..
Жалобно заплакала Лиль. Что-то сбивчиво объяснял Вики; девочку уже волокли за руку, волокли прочь от любопытствующих, удивленных, испуганных глаз. Кровь капала, тут же теряясь в снегу, и волочилось на веревке надтреснутое корыто.
…Посреди двора горел костер.
Кари, без слез встречавший розгу, плакал навзрыд; Йар не вышел из дому, Вики стоял, втянув голову в плечи, а Лиль смотрела в сторону, будто происходящее ее вовсе не касалось.
На костре жгли корыто. Жгли вместе с заветными скользунами и несколькими подвернувшимися под руку ненужными тряпками; Большая Фа возвышалась над костром, бесстрастная, как палач.
Девочка смотрела, и слезы в ее глазах были горячими и злыми:
— Погодите… Вот вернется Аальмар… Вот он вернется, я ему расскажу… Он всем вам покажет… Пусть только вернется…
— Дура ты, — грубо сказала чернобровая служанка. — Да ежели б ты утонула?! Что бы тогда господин Аальмар нам всем показал, а?..
Девочка отвернулась. Она ненавидела Большую Фа так истово, что на отповедь служанке уже не хватало сил.
— …Так в чем же именно, конкретно ты раскаиваешься? Выскажи четко и ясно — нам будет легче разговаривать…
Скит, в котором вырос Игар, был меньше. Меньше и как-то тусклее; он понял это, проходя длинным, как улица, коридором, стены которого были сплошь покрыты чеканными лицами — так Гнездо увековечивало память тех, кто на протяжении столетий служил Птице в этих стенах. Лица вовсе не походили на парадные портреты; это были слишком живые, слишком выразительные лица, Игар с ужасом вообразил, что идет по коридору в молчаливой толпе, и множество достойных, уважаемых людей смотрит на него с брезгливым снисхождением.