Хозяйка розария
Шрифт:
Эрих, однако, не был расположен кому-то звонить.
— Нет, черт возьми, зачем? — вызывающе спросил он. — Ну, ты готова наконец? Пошли!
Они быстрым шагом пересекли деревню. Подойдя к воротам Уайеттов, Эрих достал из кобуры пистолет.
— Здесь нам лучше зайти с козырей, — сказал он. — Я уверен, что здесь мы найдем полное понимание. Мы не выйдем отсюда без чертовых таблеток, пусть даже для этого мне придется перевернуть здесь все вверх дном.
Беатрис вознесла небесам короткую молитву и пошла за Эрихом.
Эрих топал ногами, грозил, ругался и размахивал пистолетом.
— Что это с ним? — прошептала она, повернувшись к Беатрис, но она не успела ответить, так как Эрих стремительно обернулся и направил оружие на Мэй.
— Всем молчать! — заорал он. — Поняли? Еще одно слово, и я стреляю!
Эдит Уайетт обняла дочь, которая уже переросла ее на целую голову, и прижала к себе, стремясь успокоить ее, как когда-то давным-давно, в другой жизни успокаивала крошку Мэй.
Доктор Уайетт изо всех сил пытался утихомирить Эриха, но тот и не собирался униматься.
— Мне нужно лекарство, — с маниакальным упрямством повторял он снова и снова, — мне нужно это проклятое лекарство!
Беатрис умоляюще посмотрела на доктора Уайетта, но он только виновато пожал плечами и беззвучно, одними губами шепнул: «У меня действительно ничего нет!»
Это было чудо, но Эрих не полез на чердак. Он был настолько одержим, что его не смогли бы удержать, вздумай он потребовать лестницу, чтобы забраться на чердак и учинить обыск там. Но, видимо, он был настолько захвачен поиском, что не удосужился поднять голову и посмотреть на потолок. Он перерыл платяной шкаф в спальне, выбросил на кровать белье миссис Уайетт, потом перевернул матрац и долго, выпучив глаза, смотрел на ржавую сетку, словно она могла выдать ему какую-то тайну. После этого Эрих принялся за комнату Мэй, и, покончив с этим, с грохотом спустился на первый этаж. Беатрис видела, что Эдит близка к обмороку. Немцы на острове до сих пор выносили и приводили в исполнение смертные приговоры. Эдит понимала, что всю их семью расстреляют, если Эрих найдет Жюльена.
Эрих, между тем, устал настолько, что у него задрожала рука, державшая пистолет. Лицо утратило багровый цвет и стало бледным, как мел. Под глазами четко обозначились темные тени. Выглядел Эрих совершенно больным.
— Послушайте, Уайетт, — хрипло выдохнул он, с ненавистью глядя на врача. — Вы конченый человек, если я выясню, что вы лжете. Если выяснится, что у вас в доме все же есть лекарство, то я сам, лично, вас застрелю, клянусь вам!
— У меня ничего нет, сэр, — сохраняя хладнокровие, ответил Уайетт, и Беатрис удивилась безмятежности, которую буквально излучал мистер Уайетт. Должно быть, и у него душа ушла в пятки, но внешне это было совершенно незаметно. — Могу вас уверить, что в последние месяцы я получаю только самое необходимое для лечения моих больных. То, что вам нужно, к этой категории не относится.
По пути домой Эрих окончательно выбился из сил, и едва одолел крутой подъем, ведший к дому Беатрис. За эти несколько часов он совершенно измотался. Беатрис очень надеялась, что остаток дня он проведет в постели.
Действительно, как только
— Что случилось? — прошептала она.
— Доктор Уайетт не смог ему ничем помочь, — ответила Беатрис, — но, надеюсь, теперь он успокоится. Он очень устал и, думаю, проспит несколько часов.
— Он становится все хуже и хуже, — сказала Хелин. Было видно, что она плакала. — Я не верю, что на сегодня он успокоился. Он немного поспит, а потом все начнется сначала.
— Нам надо переждать, — сказала Беатрис, — а пока надо навести порядок в столовой.
— Он ненормальный, — прошептала Хелин. Казалось, она не могла больше ни о чем думать. — Он просто больной. Его надо лечить. Что с ним будет, когда кончится война?
Беатрис от души надеялась, что после войны Эрих отправится в плен и много лет не будет никому мешать, но ничего не сказала Хелин, решив понапрасну ее не тревожить. Ей и без того плохо.
— У нас есть что-нибудь на завтрак? — спросила Беатрис.
Хелин беспомощно пожала плечами.
— У нас не осталось ни куска хлеба. Нет никаких овощей. Я сварила эрзац-кофе, и это все.
Беатрис выпила чашку кофе, больше похожего на воду. В доме не было ни сахара, ни молока, поэтому подсластить коричневатую жидкость было нечем.
Хелин, бессильно уронив руки, сидела за столом, жаловалась на Эриха, причитала, что скоро все они умрут голодной смертью, а под конец заявила, что ей все равно, есть у них еда или нет, потому что она и так не может проглотить ни кусочка.
Беатрис села на веранде и принялась смотреть в сад, где Пьер, под присмотром охранника, пропалывал грядки. Работал он медленно и часто останавливался, чтобы перевести дух. Он с утра тоже ничего не ел, и, казалось, вот-вот упадет. Охранник жевал кусок древесной коры и смотрел перед собой невидящим взглядом.
Солнце уже довольно высоко поднялось над восточным горизонтом, суля жаркий день. «Надо убраться в столовой», — вяло подумала Беатрис, но она была настолько измотана, что понимала: на уборку у нее просто не хватит сил. Внутренний голос говорил ей, что на этот раз Хелин не ошиблась в своих мрачных прогнозах: Эрих сегодня не даст им покоя.
День обещал быть тяжелым, и дело было не в погоде — жаркой, сухой, но не душной. В доме царило какое-то тихое, медленно вибрирующее напряжение, набиравшее силу под обманчиво спокойной поверхностью. Все напоминало пресловутое затишье перед бурей, обманчивую безмятежность, одурманившую людей и природу. В этой тишине была зловещая фальшь. Под покровом тишины зрело что-то страшное и жуткое.
Около трех часов дня охранник упал в обморок. Солдат весь день просидел на бревне, сдирал с него кору и меланхолично ее жевал. Как и всем на острове, есть ему было нечего. С утра он был очень бледен, но здесь давно не видели краснощеких здоровяков, и эта бледность не особенно бросалась в глаза. С полудня охранник перестал понукать Пьера, и Беатрис решила, что и он, наконец, проникся сочувствием к несчастному Пьеру, который окончательно выбился из сил, и понуждать его к физическому труду было просто бесчеловечно. Пьер прилег в тени яблони и, закрыв глаза, время от времени отирал со лба пот. Дышал он часто и поверхностно.