Шрифт:
Собиратель глаз
Кротким шагом, дюйм за дюймом в душном замке из настилов, пробираясь сквозь ковры, собирая и цепляясь за ворсины, щели в плитах и слова. Издавая каждым жестом новый звук и срыв идеи оставаться незаметным. Кончик пальца чует кафель. Холод, страх и даже муки. Чей-то голос неустанно повторяет, что он первый, перекрикивая плач. Всхлипы слышны возле стенок, опираясь, ждут подмоги, неизвестно безутешным, что в их горе нет им друга. Тянутся тугие вены, покрывая кисти рук, напрягаю их безбожно, открывая тайны свет. Что во мраке от нас прячут? Чей же запах нас так манит? Я ползу ведомый жаждой, не замечу холод пола, скользкий слой прохладной влаги обволакивает душу. Здесь на ощупь ищут стены, чьи-то руки бродят рядом. Кто достиг конечной цели? Есть там тайна нам на радость? Голос «первого» утих, плач в углу усилен вдвое. Слышно, как стекают капли с чьих-то молчаливых щек. Пальцы в твердое уперлись, сладкий запах очень близок, я, по стенке опасаясь, двигаюсь на этот зов. Чей-то голос завопил, что нашел Эдем в гостиной, но не верю ложным
И не узнают ведь они, что счастье мы потрогать можем, не забирая никогда, чужих страданий долгий путь. Дрожащие, живые руки, спускают веки на глаза, скрывают каменные блюдца, но кто придумал сей обряд? И в страхе душу потерять, ладонь накроет мертвый взор. Диктует ужас этот миг, а очи – отблеск из стекла, закрыты миру навсегда.
Еще осталось тело теплым, а руки полные любви, зрачку закрыли доступ к свету, глупцы! Счастье ваше – нам лишь в тягость, наказание за жадность. Плачем доносилось тихо сострадание души, наполняя скорбью древних их надежды и мечты. Я так близок, непременно, остальные позади, рыщут жадными руками, скользкий кафель обтирая от историй их судьбы.
И вопль горя раздается, как будто веры здесь полно, он убеждает все пространство, что пуст Эдем в гостиной той. А слезы в смехе утопают, из дальних уголков мне слышен, давно умерший разговор, уже погибших языков «Stulte deceived!» и смех ему ответом служит, в счастье ведь и мертвый верит. Слышу, как струится дождь, поливая влагой пол. Собран я в последних силах, двигаю душой по дну. Пальцы влезли в липкость боли, теплый вязкий сладкий мир. Но движенья непрерывны, вдруг коснулся тела вскользь. Ужас, страх и все несчастья, паника и дикий крах. Чьи-то руки неустанно, бродят, тело осязая, в поиске заветных глаз. Опоздал? Но мне нельзя! Сметь не смею проиграть, весь дрожа и натыкаясь на заблудших и уставших, руки в теплой сладкой крови, страха нет, одни мечтанья. Цель у нас одна на всех, но друзей здесь не отыщешь, потеряли мы единство в общем страхе и надеждах. Я веду рукой украдкой, повторяя весь изгиб, красным шлейфом оставляя бледной коже мою тень. И дошел до прядей пышных, женский волос мной любим, но нельзя не торопиться тут секунда стоит жизнь. Теплота у щек осталась, губы холод захватили, я в движении до счастья, мне бы руку протянуть. И преградой мне не станет, частый строй ресниц прекрасных, пересек их безвозвратно и коснулся влажных глаз.
Чувствую полет над солнцем, мне на встречу стая птиц. Бессознательно и дурно от увиденных картин. Сквозь меня протекают эпохи, за стрелами следом движутся пули, не чувствую боли и солнце не слепит. Я в солнце увижу луну, в подножье, коснусь мирозданья, окутан я счастьем, величьем и властью. Заката король, наблюдатель и друг. Я роль выбираю, я роль создаю, себя созидаю в подарок утру.
Слышу всхлипы, слышу рев за пределами Эдема, он уходит, стены блекнут. Тут же, девочка смеется, скрип качели затмевая. Каждый раз полет прекрасный продлевает ей отец. Та же девочка, постарше, глазки прячет от смущенья, губы бантом надувает, ждет заветный поцелуй. Теплота чужого тела, вкус еще ей не известный, эйфория и мечты. Но парнишка рядом робок, страх его – тугой капкан. Он не ведает еще, тягость принятых решений, вместо радости в подарок составляет приговор. Покидая ее счастье, попадаю я в тот миг, где задушенная болью ищет выход лишних мук. Лезвие всегда так остро, дум в решенье не найдется. Что же в смерти есть такого, что к ней ранних тянет часто? Счастье было мной доступно, но пронизывает боль, я вернулся снова к телу, потеряв удачи миг. Пустота глазниц на ощупь, в тишине звучит мой крик, кто забрал окно в пространство, где возможно все вернуть? Сладких смех у стенки дальней, он забрал свои глаза. Пара глаз на всех несчастных, их так мало, веры нет. Как добыть два океана, что забрали у меня? Вдаль уходит сладость жизни, чувствую, я проиграл. И на мертвых языках повторяют выраженье «Stultus est in beatitudinem» Что ж, и в правду заслужил. Проживет повторно жизнь, где наделает ошибок и оставит на дележ пару сказочных миров. Два бриллианта, две звезды, каждый глупый и несчастный ими с радостью владел, потерял он их однажды и теперь всегда в пути.
Я собиратель глаз. Глаза – наш путь все повторить. И ищем шанса все исправить, но каждый знает наперед, он повторит все те ошибки, что нам давали повод жить.
Глава 1
Начиная с истоков, мы всегда старались все объяснить, для всего придумать название. Вначале было слово. Но сейчас я знаю, что не у всего есть имя. И все чаще убеждаюсь, что и не всему это необходимо. Самое важное должно остаться непонятым, нераскрытым и таинственным. Тем, что будет рождать новые и новые вопросы, заставляя двигаться и познавать. Только бы это оставалось вечным. Непрерывное чувство, так плотно обхватило мне грудь, подбираясь к горлу, отвержено и непоколебимо требует от меня разобраться во всем. Не оставляя вопросов, сомнений и мыслей. Я хочу быть протестом, играя в собственную игру, не
Жар нападает. Окутывая темным мехом все пространство. Это неизбежно. Неизбежно и циклично. Жар и темнота, одно целое. Все что остается – это дожить до утра. Но не страх перед пеклом и отсутствие света главный враг. Здесь пугает только тишина. Ее страшатся, она убивает. Мир без действия неприлично бесконечен. И иногда все, что нам остается – слово. Побег от скуки, безделья и одиночества. Заполнить эту пустоту, любим способом. Некоторые слова будут сказаны исключительно для того, чтобы быть сказанными. И хоть эти истории повторяются, их слушают внимательно. Ночь за ночью, изучая и стараясь, каждый раз найти что-то новое. Первые лучи озарили мелкие крупинки песка. Холодный свет, который так ждали, вернулся. Догорали последние слова истории. Истории, которую нам сегодня не узнать, но я уверен, для нее будет еще время. Скупые комментарии не позволяют понять ни того, что было сказано, ни даже того, кто эту историю рассказал. Недолгая тишина опечалила весь лагерь, восход кометы, значит, им предстоит новый день. Покинуть тот оплот, что позволил им дожить до рассвета. Путь, очередной побег от кошмаров ночи, нелепая попытка отсрочить неизбежное. Непринятие очевидного, протест. Нежелание соглашаться, и не сдаваться, делать что угодно, только не принимать это.
Вспышка первого луча. Редкий растрёпанный волос. Насыщенный долголетием и грязью. Пустота глазных яблок и определенно к месту, торчащие из-за дефекта прикуса усталые зубы. В совокупности с пропитанной потом одеждой озаряет для нас его. Тот, кто был вначале. Когда он появился – тайна. Но определенно, он был первым. Где же теперь его зрачки – другая загадка, на которую есть свои слухи и сказания. Он никогда не говорит. Грузным телом продолжает путь вслед за лагерем, он не немой, нет. Не вступает в диалог, но поет, если это еще можно считать песнями. Отсутствие голоса и таланта никого не смущает. Исполняет, одному ему известные композиции, никогда не повторяясь и первый звук с появлением света – неизбежно песня. Зачастую абсурдная, безумная. Безумие, это он. Его вид, движение, голос и музыка, он олицетворение безумия. Даже в таком месте, находятся нормы и каноны, и даже здесь это странно. Послышался надрывистый голос Безумца:
Пить из луж собственную кровь,
И каждый умирает от того, что знает.
Я оставил пули в чувстве, где любовь
Мой организм вписался в баре.
Лагерь отправился в путь. Не торопясь. Движение ради движения. Несколько мужчин, женщина и один ребенок. Обреченные на скитания, шаг за шагом следуя по ходу уносящегося в бесконечность светила. Уходя от него, а затем следуя за ним. Не оборачиваясь, не обращая внимания на отголоски песни:
Доиграны акты, доломаны стулья.
Мне постоянно одно что-то снится.
Что, не придумывая, опять эти пули.
Мне снится мое самоубийство.
Белый свет кометы поднялся над горизонтом, чувствовалась прохлада нового дня. Вслед за кометой поднимались длинные острые когти, что так жадно тянулись за этим блеском. Как только жара утонула в искрах дня, одинокая фигура вырвалась вперед от лагеря и легким бегом отправилась вдаль. Убегая, все еще ловя отрывки напеваемых слов:
Мы раны так расковыряли,
Что спирта не хватило.
Мы словно марсиане – видим, что не видят,
Люди в этом мире.
Мелкая тень, крадется позади лагеря. Страшась подойти ближе и еще больше остаться в одиночестве. На четырех конечностях, окончательно теряя все человечное в себе, мелкими перебежками. Слушая каждое слово, жадно глотая их, он благодарен миру за такую бесценную возможность, больше всего боясь этого лишится. И из-за этого, как провинившийся пес, прячась за редко встречаемые глыбы, пытаясь как можно реже попадаться на глаза, следует он. Тот – кого здесь не любят, возможно, даже больше тишины. Тот – кому нет здесь места. Даже в таком гиблом месте встречаются изгои. Всегда что-то будет под запретом, всегда есть место ненависти. Остановившись, он навострил уши, упиваясь каждым звуком угасающей песни: