Хранитель ключа
Шрифт:
Завод бронепоездов
На заводе бронепоездов в городе Скобелеве имелся довольно странный токарный станок.
Его сделали где-то в Российской империи. Имелись штифты, на которых когда-то крепилась табличка, ныне сорванная. Ольга думала, что сделано это было не из хулиганства, а из нежелания позориться. Подобные станки производились на одной немецкой фирме, стоили баснословно дорого, но надо признать, цена была обоснована. Некоторые детали оригинального немецкого станка представляли коммерческую тайну. Скажем, нельзя было понять, как выходила фреза при обработке
Отечественные конструкторы не смогли разгадать загадку и поступили иным способом — кулачки сделали разъемными. Были не то проигнорированы не то просто незамеченные и другие загадки.
В результате безымянный токарный станок работал, но как-то странно. Самопроизвольно переключал скорости, набирал обороты, включал фрикцион, менял резцы. То бишь, можно было попытаться его настроить на производство какой-то детали. Но определить заранее, что именно изготовит станок — не представлялось возможным.
Многие ремонтники тратили на него свое свободное время, да только проку с того не было. После хороших слесарей станок работал, как и раньше, после плохих — не работал вовсе.
На том заводе бронепоездов Ольга слыла слесарем замечательным. Раз она без чертежей разобрала и собрала английский винторез. Но за этот станок никогда не бралась. Вероятно, именно поэтому ее слава оставалась незапятнанной. Лишь изредка смотрела, как его разбирали другие. Наблюдала издалека, чтоб не стоять над душой, и обычно никто этого не замечал.
В этом агрегате, от которого отказались даже отцы-создатели, Ольгу смущало иное. Бывало, иной токарь на быстрой подаче въезжал в деталь в патрон. При этом ломало резец, выворачивало заготовку… И такую ошибку допускал человек, специально обученный и со всеми органами чувств.
В данный станок можно было поставить любую разумную комбинацию кулачков, но это ничего не меняло. Станок просто изготавливал не ту деталь, которую от него хотели. Порой, мог сделать партию одинаковых никому ненужных железяк, иногда мог на одной настройке из дести заготовок сделать десять различных фитюлек. Но никогда, ни при каких обстоятельствах станок изготовленный из металла, лишенный глаз, не ломал резцы. Он замедлял подачу перед торцом, уводил ненужный инструмент по свободной траектории, резал резьбу по поверхности, а не в воздухе.
В цехе постоянно не хватало болтов, подшипников, и слесаря на ремонтируемые станки запчасти снимали с агрегатов списанных, брошенных да и просто ненужных. Да только непонятный станок не трогали — бытовала легенда, что детали с него снятые заражены этой хаотической болезнью, и станок, на который они будут поставлены, тоже начнет выделывать фортеля…
В день тот, когда Ольга ушла с завода, станок отечественный но безымянный никто не трогал. Да что там — он пылился уже с пару месяцев.
Ремонтировали другой станок — попроще, но тоже токарный и винторезный. С зачарованным он стоял рядом…
Верней, уже ремонт закачивали…
— А, в общем, тут ничего сложного… — вытирая ветошью руки, проговорила Ольга. — Этот рычаг одну шестерню из коробки убирает, а вторую наоборот — в зацепление вводит. Верхняя идет на ходовой винт, как
Ответа не последовало. Механики крепко задумались.
Сказать, дескать, да все ясно — все равно, что расписаться в том, будто эта деваха больше мужиков знает. Оно то, конечно так и есть. Да вот признавать это обидно.
Молчать дальше? Еще хуже. Этак она и посторонние решат, что остальные механики ничего в своей профессии не смыслят. Оно вон и так — девчонку над ними поставили. Куда уж дальше.
И самое плохое в этом положении было то, что деваха действительно оказалась права: да, рычаг с проточкой, да действительно никто ее не заметил. И это хорошо, что станок ограничивался только тем, что срезал шпонку, коей цена — копейка. Если бы двойная подача включилась в коробке скоростей, то вместо половины шестерен была бы сплошная стружка.
— Ну так что, понятно? — переспросила Ольга. — Я могу идти?
Слесарь старый, седой, промасленный, наконец проговорил:
— Замуж бы тебе надо, Ольга.
Как ни странно это сработало.
Ольга фыркнула, швырнула ветошь в поддон, и пошла прочь.
В сборочные корпуса, куда она шагала, можно было попасть, не выходя во двор. Всего-то надо было пройти до конца пролета в дверь, затем пересечь мастерские. Сделать каких-то пару шагов меж цехами, через тишину и вот снова цех. Снова грохот металла, шум прессов…
Но Ольга вышла на улицу.
В большинстве цехов общаться, даже со стоящим рядом, можно было только криком, а с шагов двадцати уже не помогал и крик, разговаривали все больше знаками. Стены цеха от шума хоть и спасали, но на улице единственно можно было разговаривать, не повышая голос. Шепот же терялся за низким рокотом.
Пусть и возводили стены на совесть, машины за ними работали тоже в полную силу, не таясь. Скажем, в хорошую погоду паровой пресс, привезенный, страшно сказать — из самой Америки, было слышно аж за пять верст.
Но в цехах всегда стояли вечные сумерки и вечная поздняя осень. Высокие окна пропускали мало света, а многие тысячи пудов металла высасывали холод из земли и охлаждали воздух до полумороза. Порой на станках пилили болванки не стальные, а скажем, алюминиевые и тогда вместо снега в цеху шла стружка.
А на улице стояла та самая разновидность осени, которую легче всего спутать с наиромантичнейшей весной. Погода стояла теплая, солнце светило хоть и ярко, но в воздухе присутствовало нечто, что говорило: лета сейчас нет. Но то ли закончилось оно, то ли приближается с каждой минутой — понять было трудно. Ибо такой закон природы: зима может закончиться несколько дней назад, сгореть дотла в солнечном свете, быть отпетой птицами… Но с каждым часом, с каждым днем приближается зима новая, может еще более жестокая, холодная…