Хранители Мультиверсума. Книга пятая: Те, кто жив
Шрифт:
– Отсчёт!
– Десять, девять, восемь…
«Великий момент, торжество советской науки, – подумала Ольга, – а я о каких-то глупостях думаю. Испортил настроение Куратор этот…»
– Три, два один… Разряд!
Все напряженно уставились в обзорное окно. Лампы в помещении пригасли и тревожно загудели, больше ничего не происходило. Стоящий перед аркой Курценко недоуменно повернулся и развел руки в вопросительном жесте. Мол: «И что?».
– Добавьте энергии! – нервно вскрикнул Воронцов. – Мало!
– И так пятьдесят мегаватт качаем, – ответил ему Матвеев. – Куда ещё?
– Добавьте!
– Реактор восемьдесят пять! Давление первого контура
– Да гасите уже, рванёт! – зло сказал Матвеев.
– Есть реакция поля! Есть! – закричал от своего пульта Мигель, показывая пальцем на стрелку большого квадратного прибора. – Сейчас откроется!
– Неужели? – подскочил Воронцов.
– Отключайте! – неожиданно закричал Матвеев. – Отключайте, не тот вектор! Вы что, не видите?
– Опять вы, това… – начал директор.
Свет моргнул, пол дрогнул, по герметичной аппаратной как будто пронёсся холодный сквозняк. Гул оборудования резко затих, лампы снова загорелись в полный накал. В тишине стало слышно, как стрекочет фиксирующий ход эксперимента киноаппарат. Перед аркой растерянно стоял Курценко.
– Не работает ваша установка, – констатировал Куратор. Голос его был спокоен, но стоявшая рядом Ольга видела, что он в бешенстве. Еще бы – такое крушение планов…
– Ответите вы за свой саботаж, товарищи учёные… – сказал молодой человек зловеще, но его никто не слушал.
– Автоматика отрубила по превышению поля, – сказал Мигель. – Был какой-то пик…
– Что-то определённо было… – засуетился Воронцов. – Дайте мне ленту самописца… Да, вот же, скачок! Установка сработала! Но почему…
На стене аппаратной громко зазуммерил телефон внутренней связи.
– Да, я, у аппарата… – ответил Лебедев. – Что?
– Что исчезло? – голос его стал изумлённым. – Вы что, шутите так? Вы там что, пьяные?
Держа в руке эбонитовую трубку, директор повернулся к коллегам. Лицо его было растерянным, единственный глаз глупо моргал.
– Говорят, там солнце исчезло…
Историограф. «Феномен очевидца»
На «боевые» меня теперь дёргали редко. Безумие первых дней осады, когда приходилось спать, не раздеваясь, в обнимку с планшетом, схлынуло. Наладился график работы операторов, пошла ротация на блокпостах, организовался отдых. Да и сами штурмовки стали куда реже – отбившись от первого внезапного натиска, Коммуна устояла, удержала ключевые реперы, перевела конфликт в позиционную фазу. Постепенно и до меня дошла старая солдатская мудрость: война – это много скуки между приступами паники.
Коммуна жила почти обычной жизнью – прорывов больше не было, и о боевых действиях напоминали только блокпосты у реперов да обязательные тренировки ополчения: полковник Карасов пытался сделать из него что-то хотя бы условно боеспособное. Получалось, со слов Боруха, так себе: солдаты из коммунаров – как из говна пуля. Задачу им, впрочем, нарезали несложную – в случае чего продержаться хотя бы пять минут, пока не примчится ближайшая ГБР 4 . То есть – погибнуть, подав сигнал о вторжении.
4
Группа быстрого реагирования. Пресловутая «кавалерия», которая должна прийти на помощь на последней секунде.
Затянувшаяся война шла «малой кровью на чужой территории», но заметно высасывала ресурсы, прежде
5
Пистолет-пулемёт. Лучшее оружие для перестрелок в общественных туалетах.
На моих занятиях теперь частенько засыпали. Я ничуть не расстраивался, и запретил остальным их будить. Детскому организму сон приносит определённо больше пользы, чем лекции. Особенно мои.
Я читал два курса. В первую голову – теорию, условно говоря, вычислительных систем. В самом общем разрезе, без технической ерундистики. Рассказывал о том, что такое компьютеры, как устроены, какую роль они играют в разных сферах человеческой жизни, что могут, чего не могут и почему. Типа курса информатики для средних школ. Современным подросткам моего среза было бы скучно до зевоты – они окружены умной электроникой с детства и воспринимают её как нечто естественное. Но здешние слушали как научную фантастику.
Второй курс – микс из новейшей истории, философии и социологии материнского среза. Рассказы о том, «как там люди живут». Его было бы небесполезно послушать и моим бывшим юным землякам, но кто ж им даст? В тех школах запрещено рассказывать детям о том, как устроен мир. Только бумажная жвачка насмерть выхолощенных учебников. В Коммуне же, к моему удивлению, никому и в голову не приходило контролировать мои лекции. Во всяком случае, никто ни разу не сказал мне: «Что ты несёшь, Артём? Детям это рано/лишнее/сложно!». Коммуна, несмотря на название, выглядела на удивление мало идеологизированным обществом. Или мне так казалось.
– Нет, Настенька, – терпеливо отвечал я белокурой девице в тревожно-оранжевом, как спасжилет, платьице. – Твой вопрос не имеет ответа. В истории нет никакого «на самом деле». История – это своеобразный литературный жанр, книжная игра, если угодно. Историк изучает, что написали другие авторы до него, и, на основе их книг, пишет новую, которую, через годы, будут изучать следующие историки. Книжки о книжках, написанные по книжкам про книжки – это и есть наука история. Существенная часть того, что мы знаем, например, о Древней Греции, почерпнута из художественных книг слепого писателя Гомера, который, вполне возможно, сам является литературным персонажем, выдуманным Геродотом.