Хранители порта
Шрифт:
Этот вокзал он знал так же хорошо, как и рижский. Он прожил в Либаве восемь лет счастливой юности. Он уехал, потому что обмен подвернулся, хотя и не хотел уезжать вовсе, но не пропадать же такому варианту, а потом он опять менялся, и вот она — улица Марата, где ларек, и баня, и подвальчик, одним словом — Питер. А вот теперь он вернулся, и латы, которые получил утром за конспиративные доллары, не проедены еще и не пропиты. В этом буфете следовало брать рыбу по-польски с картофельным пюре, холодный борщ и салаты. Продолжая начатое, он выпил водки с пивом и огорчился, не обнаружив «Сенчу». Все жуть какая-то, то датская, то немецкая. Совместное производство.
Он
Ханов лежал на чистой простыне, прикрытый легким одеялом. Больше в комнате никого не было. Комната метра два на три, со свежевыкрашенными рамами, занавески на окнах, дверь… Еще в комнате был стол и на нем — ничего. Ханов утонул в трусах в цветочек. Они и сейчас были на нем. А часы остались там, на волнорезе. Но он знал, что это за комната, что дверь изнутри не открывается, хотя и нет видимых следов замка. Не безобразная же задвижка снаружи? Впрочем, о чем он… В окно можно было созерцать великолепные зеленые холмы. Где-то за стеной — другая комната, большой зал, где сидят другие и ждут Суда. Ждут, когда зеленый луч позовет их, когда на холме он тронет сладостную ложбину и поведет по ней к назначенному месту. Ханову на Суд нельзя. С ним сложнее. Он лежал долго. Время суток определить было невозможно, свет в окне не менялся. Он потрогал себя, пощупал. Хотел встать, но, зная, что вставать не следует, не сделал этого. «Доллары жалко, хотя чушь какая».
Дверь наконец открылась, и вошли трое, в сапогах, в полевой военной форме старого советского образца и фуражках. Самый старший с одной шпалой. Двое с нашивками младших командиров. Ханов собирался писать историческую повесть о прошлой войне и поднаторел в нашивках и званиях. Он наконец-то встал с койки и засуетился. Двое младших кивнули головами. Тот, что со шпалой, вышел.
— Лежите покудова. Лежите. — И вышли тоже.
— Разрешите чаю.
— Лежите… — донеслось из коридора. Ханов лег.
Потом пришел сержант, Ханов встал и вышел в коридор. Сержант долго вел Ханова по коридорам. Изредка проходили вновь прибывшие и уходящие после Суда. Наконец неприметная, словно складская, дверка открылась, и Ханов оказался в кабинете, где были девушка машинистка и человек в штатском.
— Садитесь.
— Сяду, если позволите.
— Что же так неосторожно? После шницелей с водкой и в холодную воду? Вы же не мальчик уже…
— Воды у меня в Питере нет давно. Искупаться захотелось. Потом, в автобусе полдня.
— А потом к нам.
— Я шницеля утром ел.
— И днем. И рыбу по-польски. Ну, ладно. Пить надо меньше. Литератор, — и залистал страничками в папке.
Потом положил. На обложке Ханов прочел свою фамилию, имя, отчество, год рождения. Там, где дата смерти, ничего нет.
—
— А вы покуда не тут и не там. Вы знаете, кто в палату входил?
— Лицо что-то знакомое.
— Правильно. Вы же в архивах рылись. Вспоминайте.
— Как я вспомню, полуутопленный…
— Это военный комендант станции Лиепая И. Т. Рожков.
— Так он ведь погиб давно и в первые дни.
— Правильно. Погиб. Многие погибли. Он сегодня старший по команде. А то бы кто другой мог зайти.
— Одеться бы дали во что. Сами-то в костюмчике.
— Не спешите, Ханов. Одевание — дело серьезное.
Штатский позвонил в звоночек. Вошел сержант. Ханова опять долго вели, потом втолкнули в лифт. Тот дернулся, пошел вниз, выплюнул Ханова наружу. «Это тебе предупреждение. А куда собирался, не ходи. Не надо тебе в секретные агенты», — прозвучало вослед, и воды сомкнулись над ним.
— Жив, жив, — услыхал он сквозь пелену и дремоту и увидел небо, женщину какую-то, мужика в спортивном костюме.
— Вы дышите, дышите, — бормотали они по-русски, — мы сейчас «скорую».
— А вот этого не надо, — свирепо возразил Ханов, вскочил и стал яростно одеваться, на ходу ощупывая спрятанные в укромных местах доллары, — за спасение спасибо. Кстати, вы кто?
— Да вас выбросило прямо на отмель.
— Здесь никогда отмели не было, — закашлялся возвращенец.
— Не было, а теперь есть. А завтра опять не будет. Вам помочь?
— Пойдемте, я вам налью за спасение?
— Нет, что вы! Может, врача? Из вас воды литра три…
— Я в форме, — резанул Ханов и быстро-быстро пошел по волнорезу, озираясь и мотая головой. Часы на руке, доллары в кармане, поезда ходят. Так-то вот.
Глава третья
Сорокамиллиметровая пушка на лодке С-3 ожила, попробовала вертикаль, горизонталь, медленно сдвинулся с места и тут же вернулся рычажок замка. В отсеках лодки стало светло. Свет этот, тусклый, но верный и живой, обнаружил полное отсутствие экипажа. Лодка материализовалась и покинула свой уровень пребывания. Она могла сейчас передвигаться только в надводном положении и потому вплыла в свой небесный док для ремонта. Там ее ждал капитан-лейтенант Костромичев с командой. Они и начали ремонт. Еще шесть подводных лодок с полуразобранными механизмами входили в доки. С-1, М-71, М-30, «Спидола» и «Ронис». Ну и что с того, что они были построены во Франции, в 26-м году? Что система палубных надстроек и торпедных аппаратов несовершенна? Они встали в доки. Последней подошла лодка М-83, взорванная своим экипажем.
…Ханову было нужно успокоиться и осмотреться. Слишком круто взяли его в оборот обстоятельства. Полуутопленный и побывавший между делом в канцелярии чистилища, с неукраденными долларами в кармане, в сумке, в потайке и в прочих местах, как и учил его товарищ Щапов, он шел куда глаза глядят, и ноги сами, несли его через парк, туда, где море. Казалось, нужно было сейчас бежать от этого вечного и язвительного, этого круговращающегося вместилища веков и душ. Но Ханов вернулся, как возвращались до него и как будут возвращаться после. Живший у моря, даже покинувший его, остается навечно в его призрачной и необъяснимой власти. Оно накатывает на пустой пляж, и кому-то снится это. Кажется, что снится. Оно податливо и легко трогает водоросли со случайной крошкой янтаря, а кто-то на чужом и душном пространстве закрывает глаза и чувствует запах юности и свободы. Живущие у моря свободны. Любая власть здесь тщетна.