Христос
Шрифт:
Все это явные апокрифы. Но как они произошли? Я не думаю, что тут были предумышленные подлоги с корыстной целью получить побольше денег от издателей, хотя и не исключаю подобных случаев. И они много раз были, но я думаю, что в большинстве имеющихся у нас апокрифов, к которым я отношу все вообще сложные исторические повествования от имени древних авторов, мы имеем дело с простым недоразумением.
Я исхожу прежде всего из психологических соображений.
У всякого много читающего в юности человека появляется побуждение и самому писать, но у него нет еще уверенности в себе.
«А вдруг то, что я написал, во что вложил свою душу, окажется совсем негодным и будет только осмеяно слушателями?»
Так и я сам прочел друзьям свое первое стихотворение посредством апокрифического приема.
— Устроим у себя сегодня литературный вечер, — сказал я им однажды. — Пусть каждый из нас прочтет стихотворение, которое ему нравится, а мы будем его оценивать, чтоб посмотреть, насколько сходятся наши мнения.
И вот один прочел стихотворение Лермонтова, другой Некрасова и т. д., а я прочел свое, выдав его за стихотворение Огарева. К моей величайшей радости, все начали его хвалить и даже попросили дать списать. Только тогда я и признался, что автором был я, но вслед за тем был очень огорчен, когда мне не захотели верить…
Таково душевное настроение, я думаю, всех впервые выступающих авторов, и особенно относится это к началу «Эпохи Возрождения», или, вернее, «Эпохи зарождения художественной литературы», когда высоко ценили только то, что было провозглашено древним, а относительно современных, особенно начинающих, даже и талантливых авторов всегда боялись высказывать публичную похвалу из опасения быть обвиненными в недостатке вкуса со стороны презиравших все новое авторитетных знатоков псевдо-древности.
Что же было делать тогдашнему автору после того, как никто не обратил внимания на его первое произведение от своего имени, и многие даже высмеяли его за желание конкурировать со «старыми писателями»? А между тем талантливые ученики всегда шли дальше своих учителей, и развитие литературы совершалось эволюционно.
Так было не с одной светской литературой.
С давних времен, кроме обычных ритуальных чтений, возгласов и молитв, составлявших церковную службу, в церквах читались и поучения. Они читались, а не произносились, так как средневековой священник или монах не обладали еще ораторским искусством. Ораторствовали тогда много и притом бессвязно на духовные темы только в полубессознательном состоянии истерические люди, называемые пророками, если они хвалили бога, или бесноватыми, если они изрыгали на него хулу. Да и в светском мире было то же самое: речи Демосфена и Цицерона — это такие же апокрифы. Ораторское искусство, как и все остальное, тоже развивалось эволюционно, а не возникло каким-то чудом сразу но велению Зевса, а потом стало ослабевать: это было бы так же неправдоподобно, как и рождение какой-нибудь матерью взрослого сына, который стал потом постепенно превращаться в ребенка.
В средневековых христианских храмах могли, как и теперь, читаться по окончании службы моральные поучения как прежних столпов церкви, так и самих священнослужителей.
Но у начинающего священнослужителя, опасающегося, что где-нибудь он скажет необдуманно нечто несогласное со священным писанием или просто что-нибудь неудачное, за что ухватятся его соперники, всегда являлся соблазн прочесть свое произведение публично в церкви от имени кого-нибудь из общепризнанных, отцов церкви: Оригена, Иоанна Златоуста и т. д., и потом услышать его оценку, независимо от отношения к самому себе. И особенно сильно было это желание, если первое произведение от своего имени было уже осмеяно завистниками.
Но в этом случае положение автора осложнялось. После публичного прочтения от чужого имени было уже невозможно признаваться перед паствой в собственном авторстве, чему притом же никто бы уже не поверил.
И вот стало накопляться, таким образом, огромное количество церковных апокрифов, которые и были потом собраны издателями в первые десятилетия печатного периода под именем произведений различных отцов церкви.
Так произошли все херувимы, воспевающие на восьмой сфере апокрифического неба — и Евангелие Луки, и все остальные Евангелия.
Но, кроме этих херувимов, нам надо рассмотреть и самих богов, которых они восхваляют, т.е. древность Евангелий. Само собой понятно, что и их подлинников, за собственноручной подписью евангелистов Марка, Луки, Матвея и Иоанна, тоже нигде нет.
И они сохранились лишь в изданиях печатного периода да еще в нескольких манускриптах, хранящихся теперь в рукописных отделениях различных национальных библиотек Европы. Откуда и когда они попали в эти книгохранилища, никто не знает, и вплоть до второй половины XIX века им не приписывали никакого значения.
Но вот, в половине XIX века появился теолог Тишендорф (1815 — 1874 гг.)
Отправившись сначала, в 1840 г., во Францию, в Париж, еще молодым человеком, 25 лет, он попал во Французскую национальную библиотеку, где хранитель рукописей Гозе химическими средствами восстановил на пергаментных листах, на которых кем-то были написаны «Сочинения Ефрема Сирина», прежний выцветший текст первоначально написанных тут глав из Библии. Тишендорф издал этот текст, отнеся его к V веку нашей эры. На каком основании? Потому что текст писан крупными заглавными буквами, тогда как уже с IX века, по его мнению, начали писать строчными. Но в таком случае, почему же не приписать этого текста именно IX веку? Тишендорф не приводит по этому предмету никаких убедительных доказательств. 1 Кроме того, это даже и доказать невозможно. На каких основаниях можно было бы подумать, что переход от первоначального крупного письма к мелкому совершился почти одновременно во всех странах, и в столицах Западной Европы, и в глухих местностях Греции и Египта, совершенно отрезанных тогда от центров культурного мира мусульманским завоеванием и не знавших, как стали писать в Риме и Париже или Константинополе по-новому?
1. О малой ценности палеографических выводов Тишендорфа я уже говорил в своей книге «Пророки», стр. 255...256, и не хочу о них здесь распространяться.
Ясно, что раньше, чем скоропись культурных центров могла добраться до отдельных и изолированных захолустных бассейнов тогдашнего Востока и быть усвоенной ими, должно было пройти не один, не два, и даже не три века. Рутина всегда слишком сильна, чтобы поддаться сразу нововведению, и потому в то время, когда во Флоренции и Риме писали уже скорописными буквами, традиция Востока могла сохранять старое письмо вплоть до самого начала книгопечатания и даже долго после него.
Да и в самом книгопечатании разве не произошло разнообразия? Разве до последних времен готический шрифт в Германии, несмотря на то, что все буквы его те же самые, что и в латинском шрифте, и несмотря на то, что они очень уступают им в отчетливости, не господствует и теперь в немецких газетах и беллетристических книгах? Ведь только научные книги, да и то не так давно, перешли в Германии к латинскому шрифту.
Разве церковные книги евреев не пишутся и до сих пор по старому способу, без пунктуации?
Значит, способ писания по старому начертанию не доказывает еще, что данная рукопись написана ранее IX века, а только то, что она попала в культурный центр из какого-то захолустья, где, может быть, писали этим способом и вплоть до XVIII века. Это то же самое, как если бы какой-нибудь геолог, увидев в лесу Южной Америки двуутробку, счел ее привидением на том основании, что этот подкласс млекопитающихся животных характерен для триасовой эпохи. Все рукописи Тишендорфа такие же двуутробки, если даже и не простые чучелы.