Хроника парохода «Гюго»
Шрифт:
А Жогова не было.
Я опять почувствовал, как ослабли, устали от долгого бега ноги, в груди заныло. Двинулся по краю шоссе — туда, где дома сближались, образуя ровный край улицы. Неоновых вывесок здесь не было, только кое-где горели фонари.
Собственно, идти сюда было незачем. С таким же успехом можно пересечь шоссе или пойти в другом направлении. Но я и не думал, куда иду, мне требовалось время, чтобы собраться с мыслями, решить, что делать. Погоня не удалась, это стало совершенно ясно. Хуже другое: я сбежал с судна, с вахты, и меня могли уже искать. А если и не хватились еще, то надо суметь снова оказаться на палубе, чтобы не заметили.
Да, теперь беглецом был я.
Впереди открылась небольшая площадь. За ней виднелась улица, и там, вдали, я вдруг узнал вывеску салуна, мимо которого недавно проходил. Сделав круг от бензоколонки к площади, можно, оказывается, возвратиться к причалу. А на площади, в самой ее середине, торчало кубом небольшое здание. Возле него рядком стояли автобусы и ходили люди — медленно, по-ночному.
Сначала я сбавил шаг: мне, беглецу, встречаться с людьми лучше не надо, но переборол себя и двинулся дальше — не по тротуару, не к той улице, где был салун, а наискосок, к автостанции, потому что увидел белый фонарь с надписью «Мен», то есть «для мужчин». Мне нужно было заскочить туда на минуту.
Внутри пахло дезинфекцией. В дальней кабине сорвалась, прошумела вода. Я толкнул дверь, что была поближе, и сразу под невысоко обрезанной над полом перегородкой увидел ботинок — небольшой, коричневый. Серая Штанина низко прикрывала его и была шире, чем носят американцы. Я это твердо знал, что шире, не носят здесь так!
Метнулся неслышно к двери кабинки — посмотреть, проверить, но понял, что там заперто, и, приподнявшись на цыпочках, пугаясь насмерть того, что делаю, заглянул через перегородку.
Шляпа, макинтош. Все серое, только разных оттенков. Человек, привалившись в угол, читал сложенную в несколько раз газету.
Край шляпы пополз кверху. Рука, державшая газету, опустилась. На меня глянули серые, с выгоревшими ресницами глаза. В них промелькнуло сначала недоумение, потом испуг.
— Ты? — сказал Жогов тихо, очень тихо, но его слова все равно отдались гулким эхом. — И ты здесь?
Я больше не мог держаться на цыпочках. Выскочил из кабины, задергал ручку соседней двери. Жогов тотчас появился во весь рост, во всем своем сером выходном великолепии.
— Значит, и ты здесь? — повторил он. — Вот так но-о-вость! А что же не переоделся? Не смог? — Он посмотрел на часы. — Автобус скоро уходит.
— Отдай деньги, — сказал я.
— Что? — Жогов смотрел на меня с искренним изумлением. — Какие деньги?
— Которые грузчики собрали. Андрею. Доллары.
— Ах до-оллары... Ишь ловкий какой!
— Отдай, сейчас же отдай!
Потом мне казалось, что все пошло дальше так плохо оттого, что я неудачно, слабо ударил его. По существу, толкнул. Жогов потерял равновесие лишь из-за качавшейся сзади дверцы. Так или иначе он устоял, вывернулся, и теперь уже я не мог преградить ему путь.
— Сволочь! — сказал Жогов, зачем-то отряхивая полы серого макинтоша, не глядя на меня. — Подонок... — И вышел.
На площади урчал дизелем автобус. Жогов уверенно направился к нему, скорее машинально, чем для дела, поглядывая на свои наручные часы. И я понял, что он хорошо знал, куда идет этот ночной автобус, специально выбрал его, а пока прятался, поджидая в уборной.
Федька вскочил на подножку и исчез. Потом в дверь пролез пожилой мужчина, одетый по-рабочему, с ленч-боксом под мышкой, а за ним два солдата с форменными парусиновыми мешками. Больше никто в автобус не садился; я чувствовал, что он вот-вот тронется. Тронется — и тогда все, конец.
Быстро, не раздумывая, я тоже прыгнул на ступеньку. Шофер, пригнувшись, что-то прилаживал на своем месте, и я обрадованно шмыгнул в проход, надеясь, что он меня не заметил и не потребует билета. Денег-то у меня не было ни цента!
Жогов устроился позади на высоком сиденье, и я подобрался к нему, сел, глядя на него не отрываясь, старался показать своим видом, что не отступлю.
Шофер распрямился, показал на меня рукой:
— Эй!
Деться было некуда: он, значит, видел, как я вошел, и требовал, чтобы я взял билет.
И тут произошло неожиданное: серый макинтош поплыл в проход, постоял возле водительского места и вернулся обратно. Федька сунул мне в руку узкую картонку билета и снова взгромоздился на диван.
Дверь захлопнулась, дизель взревел и легко вынес автобус на шоссе. За окнами мелькнула желтая ракушка, и по тому, что бензоколонка проплыла слева, я понял, что мы едем не в Портленд, а в обратную сторону — к Сиэтлу или еще куда.
Жогов наклонился ко мне и, перекрывая шум мотора, сказал на ухо:
— Слушайся меня, и все будет в порядке.
Только теперь я до конца понял, ощутил весь смысл происшедшего: Федька уверен, что я тоже сбежал с парохода! Ведь мы столкнулись невзначай, я не поднял тревоги, словно бы тоже прятался, а потом начал требовать доллары... Да, Жогов так считал, и его заботило теперь, чтобы я остался при нем, под его началом. Он принимал меня в свою дезертирскую шайку при условии, что я буду слушаться его. Даже билет купил. И я, собственно, уже вступил в эту шайку, вступил, сам того не замечая, прыгнув на предательскую подножку автобуса, забравшись на мягкое плюшевое сиденье.
— Давай сойдем, — сказал я. — Немедленно сойдем!
— Хе! — Жогов тихо рассмеялся. — Пацан, они нас тотчас найдут. К утру уже объявят розыск. Ты думаешь, все дело в деньгах? План действий нужен. А я все продумал... — Он тревожно обшарил взглядом автобус и прошипел: — Сиди молча! Шофер услышит — и крышка. Они тут, на линии, все с полицией связаны.
Солдаты с подозрением поглядывали на нас, переговаривались.
Я молчал. Черт подери, что же придумать? Другой на моем месте, тот же Сашка Маторин, схватил бы сразу подлеца за ворот, закричал: «Стой, попался!» Так закричал, что услышали бы на пароходе. А я не сумел. И вот результат: мы в автобусе, бог знает сколько уже проехали. Остановить машину? Только что предпримет Жогов? Вдруг шофер и солдаты послушают его, не меня?